Нил понял: если он хочет сохранить рассудок, надо взяться за уборку — иного не дано. Потребовались неимоверные усилия, чтобы встать и одолеть расстояние в три-четыре шага, отделявшее его от инструментов. Однако он не мог заставить себя прикоснуться к метле, ибо невообразимый страх говорил, что тогда он станет другим человеком. Нил зажмурился и выбросил вперед руку; ощутив в ладони черенок метлы, он огляделся: было странно, что вокруг все осталось прежним, хотя с ним самим произошли необратимые перемены. Казалось, он все тот же Нил Раттан Халдер, но вместе с тем иная личность, поскольку рука его держала вещь в ярком ореоле мерзости. Впрочем, теперь метла выглядела всего лишь инструментом, соответствующим его надобностям. Подражая золотарям, Нил присел на корточки и стал сгребать дерьмо.

Начав работу, Нил вдруг увлекся. Он дочиста выскоблил стены и пол, сливая грязь в сток в углу камеры, и оставил нетронутым лишь островок возле параши, куда передвинул койку соседа. Сквозь решетку за его работой наблюдали заключенные, среди которых нашлись и добровольные помощники — они подносили воду и песок, чтоб было легче отдраить пол. Закончив, Нил вышел во двор помыться и простирнуть одежду; его окликнули сразу от нескольких костров, где готовили ужин:

— Иди сюда… поешь с нами…

Один узник спросил:

— Верно ли, что ты умеешь читать и писать?

— Да.

— На бенгали?

— Еще на английском, фарси и урду.

Человек подсел ближе:

— Напишешь за меня письмо?

— Кому?

— Нашему заминдару. Он хочет отнять у моей семьи землю, и я подам прошение…

В свое время расхальская контора получала дюжины подобных писем; Нил редко удосуживался прочесть их лично, но слог ходатайств был ему знаком.

— Я напишу, — сказал он. — Только достань бумагу, перо и чернила.

Вернувшись в камеру, Нил с ужасом увидел, что труды его пропали: охваченный новым приступом, сокамерник катался по полу, оставляя за собой грязный след. Нил просто затолкал пачкуна в угол — на большее сил уже недостало.

Ночь прошла спокойнее, припадки ослабли, давая страдальцу роздых, и пакостил он чуть меньше — наверное, извергать было уже нечего.

Утром Бишу-джи сказал:

— Теперь надо его вымыть. Как только учует воду, пойдет на поправку. Уж я таких повидал.

Нил взглянул на истощенного обгаженного сокамерника: даже если преодолеть отвращение и вымыть его, что толку? Ведь он опять изгваздается, а из одежды у него только порты и рубаха, пропитавшиеся дерьмом.

— Прислать кого-нибудь в помощь? — спросил Бишу-джи.

— Не надо, — ответил Нил. — Сам справлюсь.

Сейчас уже казалось, что судьбы их переплелись, что общая доля превратила позор или честь в совместное бремя, свалить которое ни на кого не удастся.

Нил провел необходимую подготовку и в обмен на услуги стряпчего разжился парой обмылков, пемзой, старыми дхоти и рубахой. Бишу-джи неожиданно легко согласился не запирать камеру, и всю первую половину дня двор был в распоряжении Нила, поскольку ссыльных к работе не привлекали. Натаскав из колодца воды, он выволок соседа из камеры. Истаявший страдалец был невесом и даже не сопротивлялся. Когда его окатили водой из ведра, он затрепыхался, точно птичка в силке, но потом затих. Продраив сожителя пемзой, Нил принялся намыливать его завернутым в тряпичный лоскут обмылком; немощное тело было покрыто струпьями и расчесами, но кожа оказалась упругой, что говорило о молодости ее хозяина. Теперь стало видно, что зелье захватило над ним власть в расцвете его юности. Завязки его одежды стянулись в мертвый узел, а потому Нил просто разодрал на нем порты и, давясь рвотными позывами, окатил его водой между ног.

Забота о другом человеке, даже не сыне, а ровеснике и чужеземце, была чем-то новым и прежде абсолютно немыслимым. Нил привык к тому, что за ним самим ухаживают бесчисленные няньки, щедрую и безответную любовь которых воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Неужели так бывает, что просто внимание к другому человеку порождает гордость и не требующую взаимности любовь, какой мастер любит свое изделие?

Обрядив сокамерника в дхоти, Нил посадил его под мелией и заставил проглотить немного риса. Уложить бедолагу в загаженную койку означало свести на нет все свои труды, а потому он устроил в углу лежбище из одеял, а кровать вытащил во двор, где хорошенько ее отдраил, а затем, по примеру других заключенных, перевернул вверх тормашками, чтобы солнце прожарило ее кишащее кровососами нутро. Лишь закончив работу, Нил сообразил, что в одиночку справился с тяжеленной койкой. Это он-то, с рождения хилый и подверженный всевозможным болезням! И вот еще перемена: если раньше он давился недостаточно изысканной пищей, то сейчас за милую душу уплетал дешевую чечевицу и мелкий красноватый рис вперемешку с камушками и песком, хрустевшими на зубах.

На другой день посредством сложной серии обменов, включавших в себя письма для узников и джемадаров из других отрядов, Нил заключил с цирюльником сделку на бритье сокамерника.

— В жизни ничего подобного не видел, — сказал брадобрей, приступив к работе.

Нил заглянул через его плечо: дорожка, выбритая на голове сокамерника, будто вновь зарастала, покрываясь мерцающей, как ртуть, пленкой — орды вшей дождем сыпались на пол. Нил кинулся за водой, чтобы утопить гадов, пока не отыскали себе новое пристанище.

Лишенный бороды и шевелюры в колтунах, узник больше походил на скелет: ввалившиеся глаза, выпирающие из-под кожи носовой хрящ и лобные кости. Разрез глаз и желтоватое лицо выдавали в нем китайца, но прямой нос и полные губы говорили об иной крови в его жилах. В этом изможденном облике угадывался призрак живого пытливого человека, изгнанного опием, но еще не окончательно покинувшего свою обитель. Кто знает, какими талантами он обладал?

На пробу Нил спросил по-английски:

— Как тебя зовут?

В тусклых глазах узника промелькнула искра, словно он понял вопрос, голова его упала на грудь, и Нил счел это знаком отложенного ответа. С того дня сокамерник пошел на поправку, а свой вопрос Нил превратил в утренний ритуал; хотя попытки общения успеха не имели, он верил, что скоро дождется отклика.

* * *

Когда Захарий взошел на «Ибис», мистер Кроул задумчиво вышагивал на шканцах, словно примеряясь к своему будущему капитанству. Увидев сослуживца с котомками через плечо, он остановился и в наигранном удивлении воскликнул:

— Гляньте, кто пришел! Лорд Хлюпик собственной персоной, чтоб мне лопнуть! Малец готов покорять океанские глубины!

Захарий уже решил, что не поддастся на провокации; сбросив котомки на палубу, он радостно осклабился и протянул руку:

— Здравия желаю, мистер Кроул! Надеюсь, не хвораете?

— Еще чего! — Помощник ответил грубым рукопожатием. — По правде, я уж и не рассчитывал, что вы почтите нас своим обществом. Думал, славируете и оторветесь. Эдакому франту-тюльпанчику вся стать подыскать себе теплое местечко на берегу.