– Когда правительство соберется оформить здешнюю землю в собственность, чиновники посмотрят в мои записи и примут к сведению документы на право собственности, которые выпускаю именно я, – хвастался Назми.

Иногда он часами рассказывал о том, что счастлив оказывать услуги безработным, которые покинули беднейшие деревни Сиваса и проделали путь в Стамбул, не имея ни кола ни двора, и которых он за одну ночь превратил в землевладельцев; такую речь он держал перед безработными, игравшими в окей в его собственной чайной. Он даже знал ответ на вопрос: «Когда нам сюда проведут электричество, Назми-бей?» – и всегда отвечал, что сейчас как раз ведутся работы, намекая на то, что, если когда-нибудь квартал Гази объявят муниципалитетом, он пойдет на местные выборы под флагом правящей партии.

Однажды высокий бледный человек с мечтательным взглядом появился на пустых холмах за кварталом, на земле, которую Назми еще не расписал. Звали его Али. Он никогда не приходил ни в магазин, ни в чайную Лаза Назми; он жил один, избегая соседских сплетен, на самом дальнем участке, в компании с дешевыми кирпичами, кастрюлями, сковородками, масляными лампами и матрасами. Лаз Назми послал к Али двух своих свирепых усатых приспешников напомнить, кто здесь хозяин.

– Эта земля не принадлежит ни Лазу Назми, ни Турку Хамди, ни Курду Кадри, ни государству, – сказал им Али. – Все – вся земля, вся вселенная и даже народ – все принадлежит Аллаху. Мы лишь Его смертные рабы, влачащие бренное существование!

Люди Лаза Назми показали этому безрассудному Али, как прав он был, разрядив в его голову револьверы. Они похоронили его рядом с водохранилищем, сделав все чисто и аккуратно. Но соседские псы-кангалы, что сражались с волками, которые каждую зиму проникали в квартал в поисках еды, вскоре нашли тело. Тут же вмешалась полиция, однако, вместо того чтобы схватить усатых людей Лаза Назми, полицейские арестовали и отправили на пытки семью из Сиваса, которая жила в ближайшем к водохранилищу доме. Копы игнорировали множество анонимных доносов, что за всем этим стоит Лаз Назми, применяя ко всем семьям, которые жили неподалеку от водохранилища, свои излюбленные и привычные приемы – от битья по пяткам до электрического тока.

Когда курд из Бингёля умер от сердечного приступа во время допроса, жители всего района возмутились и разграбили чайную Лаза Назми. Сам Назми в этот день был далеко, гулял на свадьбе в своей деревне под Ризе. Его люди, захваченные врасплох, растерялись и убежали, ограничившись несколькими бесполезными выстрелами в воздух. Молодежь, состоящая из леваков, марксистов и маоистов из разных районов и университетов Стамбула, едва узнав о том, что случилось в квартале Гази, устремилась возглавить это «спонтанное народное восстание».

Ферхат. За два дня контора Лаза Назми и его земельные записи были разграблены студентами, и вскоре по всей Турции, особенно среди курдов и алевитов, разлетелась новость о том, что все, кто приедет в квартал Гази и объявит, что он «бедняк левых взглядов» (или «безбожник», как писали националистические газеты), получит немного земли. Так шесть лет назад и я получил свой участок, который все еще отмечен фосфоресцирующими камнями. Я не устроился там тогда, потому что, как и все вокруг, думал, что Назми вернется с помощью государства. Кроме того, Бейоглу, где Мевлют и я работали официантами, был так далеко от квартала Гази, что просто съездить туда и вернуться на автобусе занимало полдня.

Мы все еще жили в опасении мести Сулеймана. Никто из родственников не хотел ввязываться, чтобы помочь нам помириться с семьей Акташ. Так что Самиха и я в итоге сыграли тихую, простую свадьбу в квартале Гази. Никто не прикалывал никакого золота или стодолларовых купюр к нашей одежде, как на свадьбе у Мевлюта с Райихой. Мне было грустно оттого, что нельзя пригласить Мевлюта и я вынужден жениться в отсутствие лучшего друга, но в то же время меня приводила в ярость мысль, как близок он к компании Акташей и как много дел имеет с этими фашистами просто потому, что вообразил, будто сможет от них что-то получить.

Самиха. Ферхат очень беспокоился, что скажут люди, оттого и умолчал о лучших частях нашей истории, может быть, потому, что они «слишком личные». У нас была скромная, но чудесная свадьба. Мы взяли мне напрокат белое платье в свадебном магазине «Бейяз султан» на втором этаже синего здания в Гази-Османпаша. Я не оступилась ни разу за вечер и не позволила никому вывести меня из себя – ни уродливым, завистливым старым сплетницам, твердившим: «Бедняжка, что за отребье для такой красавицы!» – ни тем, кто держал рот на замке, но смотрел на меня, как будто говоря: «Ты такая красивая, зачем выходить за нищего официанта?» Я никогда не стала бы чьей-то рабыней, гаремной девушкой или пленницей… Посмотрите на меня, и вы узнаете, как выглядит свобода. Той ночью Ферхат так напился ракы, которую тайком наливал под столом, что мне в конце концов пришлось тащить его домой. Но я высоко держала голову и гордо смотрела в лицо толпе завистливых женщин и восхищенных мужчин, включавшую в себя безработных, которые пришли только ради бесплатных бисквитов и лимонада.

Два месяца спустя Хайдар и его жена Зелиха, проявив настойчивость, зазвали меня работать прислугой в Гази-Османпаша. Хайдар иногда выпивал с Ферхатом, и они с женой были на нашей свадьбе. Так что, предлагая мне начать работать, они знали, о чем говорили. Ферхат вначале воспротивился, стесняясь, что отправляет девушку, с которой только что сбежал, работать прислугой всего через два месяца после женитьбы. Но одним дождливым утром мы все вместе сели в мини-автобус до Гази-Османпаша. Ферхат приехал вместе с нами, он собирался встретиться с привратниками жилого комплекса «Дживан», где работала Зелиха и несколько ее родственников. Мы – трое мужчин и три женщины – спустились в подвал, где сели пить чай в помещении привратника, которое было меньше, чем комната, в которой мы сами жили. После этого Зелиха отвела меня в квартиру номер пять, где мне предстояло работать. Пока мы поднимались по лестнице, я застеснялась входить в чужой дом и испугалась оказаться вдали от Ферхата. Ведь с того дня, как мы сбежали, мы словно бы приросли друг к другу. Вначале Ферхат приходил со мной каждое утро и сидел, покуривая, внизу, в комнате привратника, до обеда, пока я не закончу, а в четыре часа, когда я приходила из квартиры номер пять и находила его в том душном подвале, он или провожал меня на автобус, или поручал меня Зелихе с ее родственниками, чтобы быть за меня спокойным, а потом мчался в ресторан «Мюррювет». Но спустя три недели я уже начала сама добираться до работы по утрам, а к началу зимы и домой по вечерам стала возвращаться одна.

Ферхат. Я только вмешаюсь на минуточку, потому что не хочу, чтобы у вас создалось неверное впечатление обо мне: я человек чести и человек трудолюбивый, который знает свои обязанности, и, если бы это зависело от меня, я бы никогда не позволил жене работать. Но Самиха постоянно твердила, как скучно ей дома. Она еще и часто плакала, хотя и не рассказывает вам об этом. Кроме того, Хайдар и Зелиха были нам уже как семья, да и все, кто работал в «Дживане», были как родственники, ну вроде как братья и сестры. Так что, когда Самиха сказала мне: «Я сама могу туда добраться, оставайся дома и лучше слушай свои телевизионные лекции!» – я сдался. Но теперь я чувствовал себя все более виноватым перед ней каждый раз, когда не мог понять урока по бухгалтерии или не успевал вовремя отправить домашнее задание в Анкару. Вот и сейчас профессор математики, у которого из огромного носа и ушей растет столько белых волос, что кажется, его можно за них вытащить из телевизора, пишет на доске все свои цифры, а я волнуюсь, что не смогу их запомнить. Я терплю эту пытку только потому, что Самиха верит – больше, чем я, – что все изменится, когда я получу аттестат и найду работу на государственной службе.