Кому есть дело до того, что она любит её?

Когда человек умирает, никому нет дела до этого, а когда человек любит, дело есть?

– А сам ролик, он чтобы что?

– Чтобы, если его увидят, в субботу на митинг пришло больше народу…

– Знаешь что?

– Что?

– Очень приятно чувствовать себя вымытой. Спасибо тебе.

– Обращайся, – хмыкнул он и незаметно ласково посмотрел на неё. – А НУ ПАКЕЖ, ЧЁ ПОЛУЧИЛОСЬ!

Все эти вещи находятся в довольно хаотическом соединении, но они составляют часть меня в той мере, в какой собраны вместе.

Они сидели в тёмной, наполненной странными предметами гостиной мистера Хинча, Зоэ он усадил в глубокое кресло у чёрного квадрата стола, где накрыл угощение едва ли не согласно натюрмортам XVII века – на заломах гобеленовой старинной скатерти, «с благородными металлами, устрицами и фруктами».

Уже выпив бокал и теперь одолевая второй, тяжёлый, тёмно-зелёного стекла, не успокоившись, но расслабившись, теперь она беззастенчиво разглядывала человека, к которому привела её открывшаяся от встречи с ним брешь: полноватый, эксцентричный, он ей даже не нравился, и при этом её тянуло к нему, как никогда ни к кому прежде.

– Книги, составляющие мою библиотеку, или коллекции предметов декоративного искусства, картин или пластинок порознь имеются у сотен других людей. Но в этом сочетании, в каком они собраны мной, их нет, не было и не будет ни у кого другого. Совсем недавно прочёл у одного совершенно неизвестного мне учёного – биолога, как ни странно, – идеальное выражение практически моих собственных мыслей обо всём этом.

Зоэ обвела взглядом наполненные артефактами поставцы и старинные «кабинеты диковинок», в дальнем углу стеклянную витрину с чучелами аиста и цапли, каких-то ещё, не видных отсюда, более мелких зверюшек, отметила на центральном месте стены голову – нет, не рогатого оленя и не носорога, а гигантского зайца в круглых очках, с галстуком-бабочкой над белоснежной манишкой, из сжатых зубов сбоку торчит изогнутая курительная трубка.

– Когда я умру, они отправятся откуда пришли: на блошиные рынки, в антикварные лавки, часть – на аукционы, некоторым предметам место в музее. И после моей смерти останутся и слушатели всяческой музыки, и читатели стихов и романов, и собиратели коллекций, в том числе нелепостей из круга моих интересов, останутся любители смотреть на картины, рисунки, статуи и здания.

Он внезапно придвинул улыбающееся лицо в круг света от низкой лампы над столом, и внимательные глаза уставились прямо в зрачки гостьи.

– Но все они будут не так смотреть, читать, собирать и слушать, как это делал я. Понимаете, о чём я?

– Честно говоря, пока не очень! – с лёгкостью призналась Зоэ. – О чём же?

Мистер Хинч одобрительно хмыкнул.

– Видите ли, абсолютно все, кто создавал эти прекрасные вещи: стихи, здания, музыку, живопись, мои лакримозы…

– Ваши что?

– Я потом покажу. Все эти люди, конечно, мечтали хоть раз в жизни найти себе полный отклик. И они почти никогда его не находили. Даже их ближайшие друзья и наилучшие прижизненные ценители понимали то, что действительно хотел сказать автор, лишь отчасти – если он опережал время. Вот ведь какая штука.

Мистер Хинч, произнося свой монолог, бесстыдно любовался Зоэ, разглядывая и лаская нескромными взглядами её как будто бы всегда здесь и бывшую фигуру. Сузившиеся от того, что она это и видела, и приветствовала, тёмные зелёные глаза довольно вспыхивали ему в ответ, как зелёные угли.

– Но также он не мог не мечтать, чтобы кто-то когда-то понял то, чего не понимают его непосредственные слушатели или зрители: каждое великое произведение искусства нуждается в своём гениальном ценителе. Иначе оно в некоторой мере не осуществлено и может исчезнуть. И в разные времена, в разных местах такие люди появляются. Всякий, кто узнаёт настоящий смысл произведения, не только наслаждается сам. Этим своим наслаждением он воздаёт самую желанную хвалу гению, который сотворил это произведение – продлевает его существование. Понимаете?

Но нет, она вообще не понимала, почему мистер Хинч рассказывает ей такие странные вещи – как они связаны с ней? Однако решила довериться чутью, своей бездне, которая привела её сюда посреди ночи, прямо от семейного стола: никогда она не делала ничего подобного. Надо дотерпеть до сути.

Между тем Доминик поставил пластинку на проигрыватель, и ночь тихо облачилась в проникновенную минорную ткань более не сочиняемой музыки. Зоэ остановившимся взглядом упёрлась в фарфоровую голову за стеклом одного из затейливых «кабинетов» на стене, и кукольные глаза довольно холодно ответили ей.

– Но почему?

– Почему?

– Почему вы решили первым делом рассказать всё это мне?

– Это, честно говоря, очень просто, напрасно я начал так издалека. Я пытался вам объяснить, что, если красота и искусство – это такое излучение, лучи, как кино, то, чтобы увидеть кино, нужен экран для проекции лучей.

– Так.

– Потому что без экрана лучи будут уходить в пустое пространство, понимаете?

– Ну… да. Да, это понимаю.

– Ну вот я – этот экран.

Она засмеялась.

– Ну прекрасно.

– Вы не поняли. До отражающего экрана ваши лучи уходили в пустоту: без меня вам не на что проецироваться. Вы прекрасны и пребудете такой всю свою жизнь.

Она неуверенно подняла на него глаза, потому что усомнилась, верно ли расслышала последние слова. Но он с непроницаемым лицом молча смотрел на неё, и от неловкости она усмехнулась. Что бы там ни было, после подобного глубокомысленного монолога она в любом случае не может сказать ему просто «раздень меня».

– Через несколько часов я уезжаю на выходные к матери в Лондон, это мой давно назначенный «уикенд вежливости». Мы увидимся в понедельник? Я вернусь ночью в воскресенье.

– Да. – Она ответила раньше, чем он спросил, и резко встала, услышав в этом предложении просьбу уйти сейчас. Лицо вспыхнуло, кукла злорадно ухмыльнулась, голова кролика в круглых очках иронично смотрела на её растерянность и неловкость всей этой сцены. – Да. Понедельник.

Она шагнула, как ей казалось, в сторону двери, он тоже, и они столкнулись. На ближайший час разъять это столкновение не предоставлялось возможным.

Живя один и получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие, мистер Доминик Хинч наловчился сообщаться с людьми смысловыми блоками, как школьник или студент, которые изучают иностранный язык при помощи «топиков» – подобранных диалогов или монологов на определённую заданную тему, где все говорят положенные по многовековым сценариям коммуницирования банальности.

При помощи этих поведенческих шаблонов он без труда – напротив, с блеском – изображал и тему «эксцентричный владелец цветочного магазина и покупатели», «приветливый хозяин», «добрососедские отношения», «художник-кукольник, покупающий антикварные лоскутки на блошиных рынках» и так далее.