– Неужто Лиза не давала ему того же, что эта ваша Янина? – с сомнением произнесла Агриппина Юрьевна.

– Думаю, нет. Ведь что влечет? Недозволенность, сударыня. А Янина умеет превратить недозволенность в великую радость, в щедрое проявление любви. И вы будто взлетаете, вам кажется, что лучше ничего и быть не может. Ежели бы в такой миг дьявол попросил душу отдать, вы бы отдали. Вот какова Янина, сударыня.

– Не понимаю, – покачала головой, хоть и с сочувствием к умирающему, помещица.

– Не изведали вы любви, сударыня.

– Думаешь? – горько усмехнулась она. – Коль любовь разрушительна, коль она убивает, лжет, обманывает, то это и не любовь вовсе. Но говори, я слушаю тебя.

– Когда Владимир Иванович провел с ней ночь, встречи сразу же и прекратились. Янина избегала его. Он был чернее тучи, повсюду искал ее. Однажды он получил от нее письмо, где Янина написала, что любит его, но брат не разрешает встречаться с ним. Владимир Иванович как одержимый метался в поисках ее брата, он хотел вызвать его на дуэль и убить. Только этот мсье не пугливый, хотя от дуэли отказался, сказал, что драться на пистолетах – дрянной пережиток. На слово «трус» он хохотал. Когда же довел Владимира Ивановича до бешенства, когда граф едва не убил его, сказал: «По-видимому, сударь, вы в самом деле с ума сошли. Но так и быть, ваша проблема решаема. Коль вам так нравится Янина и вы благородный человек, женитесь на ней». Граф ответил: «Не могу, я женат». – «Но позвольте, – рассмеялся мсье, – вы хотите Янину, но не хотите жениться на ней? Вам нужна временная игрушка? Что ж, извольте, пойду навстречу. Я продам ее вам, но… Янина – дорогая игрушка». – «Идет», – согласился Владимир Иванович. Мне казалось, что совершается дьявольская сделка, ведь Янина не крестьянка, чтобы ее можно было купить и продать, я стал отговаривать графа… – Поль снова выпил воды.

– Мой сын купил ее на каких-то условиях? – догадалась помещица.

– На первый взгляд условия были хоть и безнравственные, но приемлемые. Граф должен отослать жену, ее место в доме должна занять Янина и быть с ним до тех пор, пока он не утолит свою страсть, после чего он ее обязан отпустить. За нее мсье получил дом в Москве и имение, также был куплен дом для Янины в Петербурге, а чтобы купить этот дом, пришлось продать два имения.

– Понятно, как мой сын разорился.

– Это цветочки, сударыня. Слушайте, слушайте. Лизавету Петровну он перевез вместе с сыном в деревню, а Янину – в свой дом. Месяца три он не отходил от нее, службу оставил, на любовницу тратил приданое жены. А меня, считая верным ему до гробовой доски, приставил к ней как пажа. Полагаю, он сердцем чувствовал, что доверия она не заслуживает. Ну, а я… я любил и ненавидел ее… И его тоже. Мне очень хотелось поразить ее, чтобы она восхищалась мною, смотрела на меня с благоговением, а не свысока. И я поразил. Однажды она зашла ко мне в комнату и увидела рисунки, эскизы, натюрморты. Я и не знал, что ее можно потрясти живописью. Янина схватила мои работы, отнесла Владимиру Ивановичу, потребовала, чтобы он нанял для меня учителя. Он исполнял все, что она просила. А мне, оттого, что он выполнил ее требование, а не увидел сам мой талант, расхотелось учиться живописи. Я нарочно забросил кисти и краски, был зол. Янина преследовала меня, заставляла писать. Мне то было приятно, ведь она находилась со мною. Однажды я из озорства, показывая ей, будто рисую, на самом деле ставил подписи пером. Я умею искусно копировать почерк. Любой. Это была моя роковая ошибка – показать ей свое умение. Думал, она разозлится, когда увидит, чем я занимаюсь. Отнюдь! Янина удалилась озадаченная, а когда Владимир Иванович уехал навестить сына, пришла ко мне. Я был весьма смущен, но в то же время меня охватило предчувствие, что мечта моя сбудется. «Желаю, чтобы вы написали мой портрет», – сказала она. Нет, не попросила, просить Янина не умеет. Она потребовала. Надо ли говорить, как я был счастлив? Писать с нее портрет – это видеть ее каждый день, любоваться ею, слышать ее. Разумеется, я согласился. Выбрал для работы ночное время, когда сияние свечей окутывает натурщицу мистической загадочностью. Я писал ее, забывая о времени. Сначала мы даже не разговаривали… потом она…

– Павел, тебе бы отдохнуть… – сказала помещица, видя, с каким трудом дается больному рассказ. – Иона, привези доктора.

– Что вы, что вы! – запротестовал Поль. – Не надо доктора, я и так знаю… мне недолго осталось… Надеюсь до утра дотянуть… рассвет увидеть…

Агриппина Юрьевна все же махнула рукой Ионе, мол, делай, что велела. Тот тихонько вышел.

– Мне должно поторопиться… – зашептал Поль. Ему не хватало воздуха, но он собрал силы. – Я писал Янину месяц, а портрет не удавался. Я соскребал краски, хотя Янина уверяла, что картина великолепна. Мне нужно было знать ее, и я узнал, и понял, почему портрет не получался, да только поздно это произошло. А тогда… чтобы меня вдохновить, она сбросила одежду… Разве мог я устоять? Когда она меня соблазнила, причем Владимир Иванович спал в этом же доме, я думал, что выиграл у судьбы удачу, даже почувствовал себя здоровым. Но коварство этой женщины без границ, она умеет накалить страсть. А знаете почему?

– Очень мне интересно, – не соврала Агриппина Юрьевна.

– Янина никого не любит. Эта маленькая, прекрасная видом женщина на самом деле – развратное чудовище. Она безжалостна и коварна, все то, что отличает божье создание от сатанинского, ей неведомо. И именно этим она сильна. Да как сильна! Потому что ни совести, ни сожаления, ни жалости, ни раскаяния, ни привязанности в ней нет. Я не знаю, есть ли живое существо, которое бы она любила, холила и лелеяла более, чем себя. Думаю, такого существа нет. Но так я говорю сейчас. Посудите сами: когда любишь, хочешь всего себя отдать, а Янина умеет только брать… Нет, отбирать! При том она как бы делает одолжение вам, что обирает вас. Она будет убивать вас, внушая, что это благо, и вы будете верить ей.

– Ох, и запутали тебя…

– Не одного меня, сударыня. Ваш сын тоже умирает, а не догадывается, что это дело рук Янины. Но продолжу, силы мои кончаются. Она полностью подчинила меня себе, и когда я уже плохо соображал, что хорошо, а что дурно, Янина стала приказывать мне подделывать некоторые деловые бумаги.

– Подписи? – переспросила помещица, еще не понимая, какую роль в ее разорении играла способность Поля подделывать почерк.

– Да, подписи. Пока только подписи. Я хотел ей угодить, ведь после моих росчерков она безумно радовалась и награждала меня собою. Портрет давно был написан, она отправила его неизвестно куда, а вскоре он вернулся в роскошной раме. Причем раму сделали специально для этого портрета, она не снималась. Янина попросила меня пририсовать веер. Я запротестовал – веер был лишним, но Янина рассмеялась: это, мол, мой каприз. Ну, что ж, каприз так каприз. У меня была одна цель: удовлетворять ее капризы и требовать награды. Я рисовал веер, который она держала в руке, торопился, потому что Янина просила сделать работу срочно. Вдруг услышал: «Хотите ли вы, Поль, остаться со мною навсегда?» Еще бы я не хотел! «В таком случае обязуйтесь исполнять все, что я вам прикажу. Поклянитесь». Я поклялся. И первый ее приказ не замедлил ждать: она потребовала сопровождать ее верхом. Мы выехали за пределы Петербурга, подъехали к усадьбе Лизаветы Петровны и ждали почти до самого вечера. Янина не сказала, чего или кого она ждала, мы ускакали, так и не дождавшись. Через день повторили верховую прогулку. Янине нужна была Лизавета Петровна, об этом я догадался. Они встретились. Янина предложила жене вашего сына, чтобы… она украла у вас бумаги на владение недвижимым имуществом и передала ей. Только на этих условиях, сказала Янина, она оставит Владимира Ивановича и бесследно исчезнет. Лизавета Петровна… она так дорожила мужем… выкрала у вас бумаги… Простите ее, сударыня!