Одутловатый колоб, извоженный просочившейся изнутри желчью, тяжелил небо. Он теперь напоминал облитый собачьей мочой сугроб и холодно лучился. В перелесках на подъеме чернели горелые проплешины. Пыльная поземка стелилась коварной вервью, норовя захлестнуть ноги. Едва стали подниматься, горизонт потемнел полосами, будто изошел потеками песка и копоти. Крупными плавными взмахами упали жара и холод. Лица попеременно обдавал знойный чад, и покалывали морозные иглы. Вновь вскружились гарь, пепел и скальная крошка. В местах, затронутых пагубным излучением, возгорелись деревья. По тропе жрецов вслед за щебневой рекой хлынул кипящий сель. Кони, оскальзываясь на осыпях, обратились назад. Люди спрыгивали, еле успевая выдернуть ноги из стремян и увернуться от задранных копыт. Ошалевшие животные бросились прочь. Все, кроме Аргыса.

Сжав коленями бока гнедого друга, Хорсун прохрипел:

– Сюда! – и повернул в лысую березовую рощу к вздутому ручью. Едва заметная тропинка за ручьем, что вела к могиле Нарьяны, оказалась еще не порушена. Ботуры отыскали брод, накидали лесин в горячую воду и помогли остальным перебраться.

Светясь узорными опоясками Сандалова домма, на вершине незыблемо возвышался окутанный вихрями Каменный Палец. Котел вроде бы остановился ниже, где-то возле Скалы Удаганки, и всего четверть кёса отделяла путников от него, но с каким же трудом давался каждый шаг! В искристом воздухе реяли и трещали над головами волосы, нестерпимо пекло лица и уши. На теле Дьоллоха начала тлеть рубаха. Он сорвал ее на ходу, обмакнул в воду и накрылся с головой. Другие последовали его примеру. Спасительный ручей продолжал струиться, пусть и обжигал паром.

Манихай, который тащился позади всех, закричал:

– Смотрите, смотрите, шар хвостатый летит!

И впрямь, с середины горы взвился шар, размером чуть меньше колоба и пламенно-красный. Радужный хвост во все стороны брызгал жалами пестрых молний. Люди бросились друг к другу, сбились вместе, закрывая головы. Послышался свист, с каким могла бы пролететь над ними пущенная пращой гора. Колоб беспокойно заколыхался, но пламенный шар унесся вдаль.

Душная взвесь дрожащего воздуха закраснела и заколыхалась кровавым морем. Издалека донесся отрывистый звук, похожий на удар, столь могучий, что земля забилась в судорогах. Несколько лошадей-утесов, обезножев, с грохотом развалились. С других потекли заживо содранные лавины. В ущелья стадами низвергались скальные глыбы. Обвалы гремели по всем грядам. В вышину взмывали деревья. Разогнанный снизу ручей покатился вспять – в гору вверх.

Откуда-то принесло волны едкого зловония, – словно отравное зелье для стрел выплеснулось на красные угли. Рядом с колобом вспух клуб густого черного дыма.

Это был не простой дым: на исходящем с северо-востока стволе вполнеба раскинулась крона громадного древа без листьев. Голые ветви зашевелились, на концах их выпятились змеиные головы. Тени-змеи выбились из растрепанного гнезда вершины и повлеклись, извиваясь, к Матери Листвени. Заполоскались в ветрах раздвоенные языки, высунутые из разинутых пастей… И ударили молнии! Ослепительные прямые мечи, кривые сабли, топоры-зигзаги верхнего воинства располосовали призрачное древо. Бабахнул раскатистый гром – небесные табуны простучали копытами по красной меди ярусов, и над Орто разразилась гроза.

Вживе восстал из снов Хорсуна черный ливень! Ливень, сбитый из мерклых струй мертвой воды, напитанной ржавью и солонцом древних весен!.. Он падал тяжкой топленой смолой и, не растекаясь, уходил в каменный грунт. В сплошном потоке не было капель и пузырьков воздуха, не было жизни. В нем, как в пограничье яви и сна, погрязала человеческая воля.

Хорсун метался по топкой тропе, шарил в стенах ливня вязнущими руками и, отыскивая ослепших, оглохших спутников, сближал их головы. В тесное сплетенье тел, выгнутых наружу спинами наподобие чорона, втиснулась морда понятливого Аргыса… Ливень обтекал живой чорон, присасывался к нему липкими губами и не мог прорваться внутрь, где Сюры людей пробуждали земное дыхание.

* * *

Матерь Листвень раскинула густые ветви просторным шатром. Места хватило укрыться людям и зверям. Птицы и духи Эреке-джереке спрятались в плотно сомкнутой листве.

– Мохсогол, – лепетал, сидя в корзине у подножия дед Кытанах. Восхищенный жизнью и почти счастливый, он слабой ладонью поглаживал головы окруживших его малышей. – Мохсогол, любезный напарник, и ты, верный друг Билэр, чьи уста не ведали лжи! О-о, как тяжела моя дорога к вам и как твердо желание увидеть небесный огонь! В незрячих глазах моих небо и земля пока что черны по-прежнему, и я слышу, как падает черный ливень… Но я жду прозрения. Я дождусь.

Никто не сказал ему, что ливень действительно черный. Лицо Кытанаха светилось кроткой улыбкой, открытой в другие миры. Так улыбаются, проснувшись утром, грудные младенцы, а еще очень добрые, очень старые люди, жизнь которых подходит к концу.

Снаружи остались только шаманы. Но и они не стояли под ливнем. Смоляные языки тщетно облизывали невидимую урасу, под защитой которой они находились. Гладкие, прозрачные покрышки урасы были будто смазаны маслом.

– Попытаемся, – вздохнул говорящий голос духа высшего человека Рыры.

Вынув из-за пазухи смотанный аркан, Рыра завязал на нем узелок и пустил по кругу. Шаманы по очереди брали аркан, завязывали узелки, что-то пришептывая под нос, и отправляли дальше. Крученый кончик достался Хойлу. Заговорщицки блеснули в темноте каменные глазки мертвого шамана. Правнук Хойла, мальчик двенадцати весен, взволнованно сжал аркан пальцами обеих рук, пропущенных в рукава нарядной дохи прадеда исподнизу его костлявых кистей.

Это было первое волшебное действо мальчишки, можно сказать, Посвящение. Он получил наследные силы и знания с сердцем отца, погибшего в битве с черными чародеями, но боялся, что все испортит.

– Ты – преемник лучшего из одулларских шаманов, – мягко подтолкнул его Нивани. – У тебя получится, вот увидишь.

Мальчик завязал последний узелок. Помедлив, застенчиво прошептал над ним:

– Хочу, чтобы кончился ливень.

…И аркан с узелками набух неживой водой, а в сквозном чуме посветлело.

Посветлело на Орто.

* * *

Два булатных меча в гуще черных мечей казались ночными сполохами. Бесплодное побоище измотало Атына и надоело Болоту. Дюжина нерасторопных призраков – белоглазые Дэллики – валились и снова выскакивали один за другим, как пальцы в тонготской перчатке. Маломощные вражьи мечи тыкали невпопад, а сумели-таки покромсать полы рубах парней и порезали кожу рук. Тринадцатый Дэллик, видно, прятался за спинами двойников и был от них неотличим.

Но вот, наконец, воину удалось вырваться из оцепления. Вскочив на плечи стоящего столбом великана, он зачем-то замахал левой рукой и завопил:

– Сгиньте, демоны! Сгиньте!

Маленькая вещица в его ладони сверкала и палила в Странников тонкими лучами-стрелами. Болот еще что-то крикнул, но остальное потонуло в лязге и дребезге злого железа. Атын удивиться не успел, откуда взялось у ботура глядельце Илинэ. Волосы дыбом поднялись, такой пронзительный визг и свист издали сразу все Дэллики! Не переставая визжать, они сбились в кучу, съежились в корчах, на глазах превратились в карликов с детскими лицами… в туманный ворох… исчахли мутной плотью… сгинули! Все, кроме одного, чей рогатый венец и военный наряд осыпались со звоном, а меч растаял в руке куском топленого сала. Невинное глядельце, хранящее отражения светлых лиц, не снесло зрелища нечисти, выскользнуло из пальцев Болота и закатилось куда-то…