Мамин подбородок задрожал. Она крепко сжала губы и, справившись с собой, произнесла:

– Боль от потери Эджея изменила меня, Натали. Я не осознавала, что моя доходящая до безумия материнская любовь калечит тебя, твою судьбу, наносит тебе вред. Джеймс много раз на это указывал, но меня ослепил страх. – Мамин взгляд наполнился раскаянием. – Я отчаянно пыталась защитить тебя и удержать рядом с собой. Тем больнее понимать, что сама же тебя и оттолкнула. Теперь я вижу, почему ты бунтовала и все делала мне наперекор. Прости меня, Натали.

Сердце сжалось.

– Я с тобой, мама. Я вернулась.

– Да, и это главное. Все остальное не имеет значения. Как я уже сказала Анне-Кейт, прошлое неизменно, а люди меняются. Мне было трудно, но давно пора извлечь из прошлого уроки и жить дальше. Обещаю стать для тебя лучшей матерью, Натали. Только дай мне немного времени.

После неимоверно тяжелого дня от таких признаний во мне поднялась волна паники. Силясь справиться с нахлынувшими чувствами, я посмотрела на висящую на стене фотографию с водопадом и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Боль меняет людей. Кому, как не мне, известно, что невозможно вернуться к тому, что было раньше. Никогда.

– Не нужно никакого времени. У тебя уже получается.

Анна-Кейт

В воскресенье к обеду Олли совсем сморило. Натали не стала усаживать сонную дочку на стульчик и держала ее на руках.

– Может, тебе лучше еще полежать? – предложила я, садясь за стол.

Вчера она отпросилась с работы из-за мигрени, да и сейчас, судя по всему, чувствовала себя неважно. Я переживала за Натали, особенно после того, как в пятницу она ушла не попрощавшись.

– Я в порядке, – заверила Натали. – Олли последние два дня все время смотрит мультики. Это, конечно, не делает мне чести как матери, зато я смогла отдохнуть с влажным полотенцем на лбу.

– В порядке? В полном порядке? Волноваться совершенно не о чем?

– Именно, – улыбнулась та, и я немного успокоилась.

Джина утверждает, что в пятницу Натали стало плохо, поэтому она так быстро убежала, но сдается мне, дело не только в этом.

Она явно огорчилась из-за Сили и фотоальбомов.

Я слышала, что у Натали было непростое детство, и, вероятно, ей тяжело видеть, как Сили носится с фотографиями. Жаль, что я не сразу поняла. Слишком увлеклась разглядыванием снимков. Я снова ощутила укор совести.

Док, морщась от боли, опустил на стол наполненный чаем графин.

– Папочка, ты как? – занервничала Натали.

– Как огурчик, – отозвался док, направляясь на кухню.

– Никогда не понимала, откуда взялось это выражение, – покачала головой Натали.

Сегодня цвет лица у дока еще более болезненный, а под глазами залегли тени. Похоже, он похудел фунтов на пять[12]: щеки впали, шея стала совсем тощей, а живот, напротив, раздулся. Странно, что ни Сили, ни Натали ничего не замечают.

Док все еще не рассказал им о своем недуге. Видимо, Линдены относятся к обещаниям менее щепетильно, чем Кэллоу. Поговорю с ним, как только появится возможность уединиться, потому что время не на его стороне. Здоровье дока стремительно ухудшается.

Сили вошла с тарелкой моркови, приготовленной на пару, и, убедившись, что у каждого есть напитки, вилки и салфетки, села за стол.

– Натали, давай посадим Олли на стульчик?

Олли. Сили назвала сокращенное имя внучки. Я покосилась на Натали. Заметила ли она?

Та растроганно улыбнулась, ее взгляд потеплел.

Заметила.

– Лучше я ее подержу, – отказалась она, укачивая дочь. – Олли все еще дремлет, а ты же знаешь, какая она капризуля, когда не выспится.

Док внес корзину с хлебом. Сили озабоченно наблюдала, как он занимает место за столом. Возможно, от нее не укрылся желтоватый оттенок его кожи.

– Дяло, – сонно прохныкала Олли.

Натали вытащила из стоящего рядом рюкзака лоскутное одеяльце и укутала дочку.

– Тише, тише. Вот твое одеяло.

– Да ведь это же… – вытаращившись на него, ахнула я.

– Это ее любимое одеяльце – подарок на первый день рождения. Она плохо без него засыпает, – пояснила Натали. – Мама смастерила его из кусочков, вырезанных из Оллиной одежды, которая стала уже мала.

Я в изумлении повернулась к Сили.

– Что такое, Анна-Кейт? – удивилась та.

– У меня с самого детства есть такое же одеяло. Правда, лоскутки другие… И я тоже не могу без него уснуть.

– Ну и ну! – только и вымолвил док.

Сили, ахнув, прижала ладони к щекам.

– Должно быть, одеяло Эджея! Оно исчезло в день автокатастрофы. Сын накрыл им корзину с продуктами: собирался устроить пикник. Только после аварии одеяло словно испарилось. Мы так и не выяснили, куда оно делось. В больнице у Иден его тоже не было, я проверяла. Как оно попало к тебе?

– Даже не представляю. Я всегда знала, что это папино одеяло, но понятия не имела, что его сшили вы.

– Твой папа был бы рад, что оно оказалось у тебя, – кивнула Сили. – И я тоже.

Взяв из корзины булочку, Натали отломила кусочек для Олли, однако малышка отказалась от угощения и уткнулась маме в шею.

– Ты любишь морковь на пару, Анна-Кейт? – поинтересовался док.

Сили придвинулась ко мне.

– Эджей ее терпеть не мог. Когда мы в первый раз дали ему морковку…

Слушая ее вполуха, я припомнила наш разговор с Натали: «Хуже всего было с едой. Стоило мне сказать, что я люблю морковь, и мама тут же пускалась в воспоминания о том, как Эджей, впервые попробовав морковку, выплюнул ее прямо на папин галстук».

Хотелось как можно больше узнать об отце, но я боялась ранить чувства Натали. Меня и так мучила вина за то, как мы с ней поступили в пятницу. Если раньше я не была уверена, что рассказы Сили причиняют Натали боль, то теперь прекрасно это видела по ее глазам. Главное – смотреть внимательнее.

Я взяла у дока тарелку и, быстро положив себе моркови, поспешила сменить тему.

– Сили, как вы считаете, на ярмарке хватит места еще для одной палатки?

– Конечно. А что?

– Мы с Обином Павежо хотели бы продать несколько сувенирных футболок.

– С изображением черных дроздов и названием кафе? – уточнила Натали. – У Обина настоящий талант.

– Да, эти, и с другими принтами тоже.

Сили поджала губы.

– Футболки?

Я объяснила, как появился такой проект и какие подписи и картинки мы печатаем на ткани.