Подробностей двоюродный дед не раскрывал, да и мне не шибко хотелось знать. Быстрее бы к моей ситуации перешли.

— Игнат поумнел, когда очнулся в больнице едва живым. Только защитник и спас, а не будь его… Он разбежался с писцами и подмазался к Дусе. А сестра его пожалела. Подбрасывала ему сущностей — из тех, для кого окна не находились, а он вел себя смирно. А потом Дуся начала… сходить с ума.

Я напряглась и отставила кружку. Та-а-ак…

— Я сразу понял, в чём дело. Понимаешь, Василёк, есть такие, как ты или Дуся. Для вас есть реальность и есть работа, а остальное — между делом. Сестра была штучным специалистом — знала десять древних языков, и тем на жизнь зарабатывала. А есть писцы, которые ничего не умеют. Только писать. И продавать результаты своих трудов. Все результаты. И тексты, и…

— …сущностей? — я побарабанила пальцами по столу. — Работорговля потусторонним?

— Свести с ума конкурента, — Владлен Матвеевич смотрел перед собой. — Подсунуть парочке богатеев визитку психолога, а потом подослать к ним низшего. Пусть он не виден, но, силой напитанный, материален. И в зеркале может отразиться. Оба богатея со всех ног побегут «лечиться» к тому, кто уже знает суть «проблемы». Игнат сильно поднялся на таком мошенничестве. И сущности ему были необходимы. Без них он пшик, пустое место.

— И бабушка соглашалась? — не поверила я. — Это же негуманно!

— Есть такое понятие, Василёк, как неизбежное зло, — двоюродный дед встал, проковылял к окну и приоткрыл створку. — Я покурю, не возражаешь? — и ловко вытряхнул из пачки сигарету. — Игнат — это наше неизбежное зло. Откажись Дуся — он взялся бы за старое. А так… — он выпустил из носа дым. — Так сестра «сдавала в аренду» ненадолго умных и проверенных существ. На неделю-две, пока она им путь домой ищет. А Игнат, как и обещал, не перегибал с мошенничествами палку.

— И? — я поняла суть проблемы, но хотелось услышать подтверждение.

— Вероятно, один из бывших «сотрудников» Игната решил заявить о себе. Один из тех, кто больше ничего не умеет, но хорошо жить хочет. То, что происходило с Дусей… Её жизнь… переписывали. Из ниоткуда появлялись «друзья», о которых она не знала, а настоящие — пропадали бесследно. Защитники, которых она дарила друзьям и семье… или теряли силу, или исчезали. Полгода она сходила с ума. Мы с Кешей были рядом, но…

Я чихнула, поежившись от холода. Чёрт, а похоже…

— А соседняя квартира, где дядя Боря живет, она чья? Ваша?

— Кешы, — кивнул мой собеседник и потушил сигарету. — Мы её сдаем Борису. Он приезжий. Сам из деревни, но когда мать сильно заболела, в город перебрался. Мать — в больницу, а сам — сюда, чтобы рядом с ней быть. А нам — деньги на больницу. Кеша… не в себе. Он до сих пор верит, что Дуся жива — видит её повсюду, разговаривает с ней… И очень боится.

— А Серафима Ильинична?

Та по-прежнему раскладывала карты, изучала полученное, ругалась, смешивала пасьянс и снова начинала. Только выцветшие глаза с каждым новым раскладом блестели всё лихорадочнее.

Владлен Матвеевич налил нам чаю и сел. Посмотрел с болью на жену и тихо сказал:

— Серафима была очень сильным провидцем. Она училась у отца, и тогда же мы познакомились. И поженились. С детьми только не складывалось, она творчеством жила… А когда Дуся умерла, писец за Симу взялся. Второй писец в семье, Василёк. Конкурент. Игнат ведь тоже на неё переключился и… Всё было, как с сестрой. У меня нет доказательств, указывающих на одного и того же человека… Но способность изменять прошлое здесь живущих — редкий дар летописца. Очень редкий. И летописцы — редкость. У отца учился лишь один среди семи провидцев и десяти живописцев.

— Но почему бабушка не выдержала, а… — я запнулась. — И почему «была провидцем»?

— Сумасшествие выжигает дар. Писцы — приёмники. Они ловят сигнал, настраиваются на нужную волну и открывают дверь. А когда мозг не в порядке… Сигнал ловится, а вот настроиться на волну, связно описать видения не выходит. И писец окончательно сходит с ума, а после выгорает, — двоюродный дед опустил глаза, посмотрел на свои колени и глухо закончил: — Дуси очень не хватает… Двадцать пять лет… а как вчера всё случилось. Она верно поступила, Василёк. Она смогла сберечь дар.

— И он перешёл ко мне со всеми проблемами прошлого… — пробормотала я и приникла к чашке с чаем.

Пила и не чувствовала вкуса. Этот… летописец реально рядом должен быть. Я нахмурилась. Ведь нужно быть в курсе событий — в курсе того, что хочешь изменить в чужой жизни. А раз он действует через людей, то знать нужно не только о жизни писца. Но и о жизни… «инструмента». У меня, в отличие от бабушки, круг общения узок донельзя — семья и Валик. Всё. А если его жизнь меняли… Подробности о том же речном происшествии знают только… родители. Я похолодела. Мама… Маргарита Сергеевна… Неужели?.. Нет, бред это. Точно. Однако…

— Сколько лет дар не проявлял себя? — я тряхнула головой, запрещая себе хлюпать носом. — Когда вы поняли, что он… пробудился?

— А когда ты ключ увидела? — улыбнулся двоюродный дед. — В пять лет? Тогда и к нам вернулась способность видеть. Игнат поумнел за годы слепоты, убедился, как важно беречь семейного писца…

— …но всё равно работал со сторонними? — я поставила чашку на стол и внимательно посмотрела на своего собеседника. — Вы знали, что дар ко мне перейдёт?

— Или к тебе, или к Алевтине, — и посмотрел на меня хитро здоровым глазом: — Дуся написала о том, что хотела бы передать дар одной из внучек. А внучки у неё всего две. Не завещала, но пожелала, и это сработало. А мы распустили слухи, что дар умер вместе с ней, и писцов в роду больше не будет. Поэтому в семье о нём никто не говорил, поэтому вы ничего не знаете. И слухи свою пользу принесли. Неизвестный исчез, но, к сожалению, я его так и не выследил. А он, глядя на Игната, мог заподозрить неладное, вернуться и проверить спустя годы… — и двоюродный дед поднял на меня серьёзный взгляд: — Он где-то рядом, Василёк. Думай. Кто мог увидеть тебя с ключом?

Я хмуро грызла хворост, макая печенье в малиновое варенье. Да кто угодно. Муз не таился. И в кафе мог появиться, и на улице, и на работе. На работе… Я невольно вспомнила недавний случай в кафе. Гриша с его порталами и тень, которая мне почудилась. И Муза шеф тоже мог увидеть. Но в Гришину «писцовость» я отчего-то не верила, однако свои подозрения озвучила.

— Проверю, — коротко решил двоюродный дед и снова встал покурить.

Серафима Ильинична устало клевала носом над пасьянсом. Я посмотрела на нее и тихо спросила:

— Вы так и… всю жизнь вместе? С тех пор?..

— Я очень люблю Симу, — просто ответил Владлен Матвеевич, — и в том, что случилось, есть и моя вина. Не уберёг. И отказаться не смог, когда понял, — он стряхнул дрогнувшей рукой пепел и добавил: — И не дай бог и тебе придётся выбирать между сердцем и разумом, между совестью и логикой…

— К чему вы это сказали? — я напряглась.