По мере того как приближалось лето 1758 года, Франклин встал перед выбором: он мог вернуться домой к семье, как и планировал, но тогда это означало бы провал его миссии. Или же вместо этого мог провести время в путешествиях по Англии и насладиться одобрением, которое снискал среди поклонников своего интеллекта.

Нет никаких свидетельств того, что Франклину тяжело далось это решение. «У меня нет никакой надежды на возвращение вплоть до следующей весны», — с прохладцей сообщил он Деборе в июне. По его словам, он собирался провести лето, объезжая сельские окрестности. «Я главным образом надеюсь, что запланированные поездки укрепят мое здоровье». Что же касается жалоб Деборы на ее собственное здоровье, Франклин проявил только легкое участие: «Я озабочен тем, что так часто получаю от тебя уведомления о недомоганиях; но мы оба уже немолоды и должны ожидать, что наше тело, хоть и находится в хорошем состоянии, значительно слабеет вследствие возраста».

Его письма, как и всегда, оставались добрыми и непринужденными, но сложно назвать их романтичными. Окрашены они скорее отеческим тоном, возможно, временами несколько снисходительным, к тому же, в них совсем нельзя найти интеллектуальных рассуждений, как в письмах, адресованных его сестре Джейн Миком или Полли Стивенсон. Но каждое из них, бесспорно, выдает искреннюю нежность и даже преданность. Он ценил разумную практичность Деборы и гармоничность их союза. В большинстве случаев, казалось, она приняла оговоренное давным-давно соглашение и в общем была довольна пребыванием в уютном доме на родной улице вместо участия в его путешествиях. Их переписка почти до самого конца содержала только редкие упреки обеих сторон. Франклин, понимая свой долг, давал инструкции, как избавиться от звона громоотвода, а также старомодные советы о женщинах и политике. «Ты очень благоразумна, что не вступаешь ни в какие споры, — написал он однажды. — Женщины никогда не должны в них вмешиваться, за исключением тех случаев, когда им нужно примирить своих мужей, братьев или друзей, оказавшихся врагами. Если слабый пол сможет сохранить хладнокровие, с вашей помощью мужчины скорее восстановят свое собственное».

Точно так же Франклин проявлял заботу, но опять-таки исключительно ненавязчивую, о дочери, оставшейся дома. Он порадовался, получив портрет Салли, и послал ей белую шляпку и накидку, разные мелочи и пряжку, сделанную из французских драгоценных камней. «Они обошлись мне в три гинеи, говорят, что для них это низкая цена», — писал он. Если Франклин и чувствовал груз семьи, то не ощущал его веса, потому как зеркальная семья имелась у него в Лондоне. Как он заметил в непринужденном письме к Деборе, написанном в том июне: «Миссис Стивенсон и ее дочь хотят, чтобы я выразил тебе их почтение»[216].

Возможно, из-за того, что враги семьи часто относились к нему как к бастарду плебейского происхождения, Уильям Франклин остро желал получить социальный статус, намного превышающий статус его отца. Одна из книг, зачитанных им до дыр, называлась The True Conduct of Persons of Quality («Истинное поведение людей первого сорта»), а в Лондоне он любил наведываться в модные дома молодых лордов и герцогов вместо посиделок в кофейнях и интеллектуальных салонах, которые выбирал его отец. И в общественной жизни, и в правовых исследованиях в корпорации адвокатов, куда его зачислил отец, Уильям в итоге принял сторону консерваторов и лоялистов. Но перемена во взглядах происходила постепенно, порывисто и полнилась личностными конфликтами.

Перед отъездом из Филадельфии Уильям ухаживал за молодой светской девушкой из хорошей семьи по имени Элизабет Грейм. Ее отец, доктор Томас Грейм, врач и член Губернаторского совета, владел домом на улице Сосайети-хилл и поместьем на триста акров, которое считалось самым лучшим в окрестностях Филадельфии. Ее мать была падчерицей ненадежного покровителя Франклина губернатора Кейта. Отношения между семьей Грейм и Франклинами были натянутыми; доктор Грейм почувствовал себя оскорбленным, когда старший Франклин с самого начала не пригласил его управлять персоналом нового госпиталя в Филадельфии. Вдобавок он являлся сторонником семьи Пеннов в борьбе с Ассамблеей.

Тем не менее с согласия доктора Грейма, пусть и данного с неохотой, отношения достигли кульминации, когда Элизабет нерешительно приняла сделанное Уильямом предложение руки и сердца. Ей исполнилось восемнадцать, он же был почти на десять лет старше. Согласие на брак было достигнуто с одним условием: Уильям должен устраниться от любого участия в политических делах. Однако она отказалась ехать с ним в Лондон или выходить замуж до поездки. По взаимному согласию они решили подождать со свадьбой до его возвращения.

Как только Уильям оказался в Англии, он явно охладел к ней, в отличие от политики. После краткой записки, написанной им по прибытии, не писал ей на протяжении пяти месяцев. Без следа исчезли витиеватые избитые фразы, которые он писал об их любви, им на смену пришла радость от «этой чарующей страны». Что еще хуже, Уильям с гордостью посылал ей политические скучные и многословные статьи, подписанные его именем в лондонской Chronicle. В них содержались нападки на хозяев колонии. В своей демонстрации он зашел так далеко, что потребовал ее мнения о том, как статью восприняли дома в Филадельфии.

Так закончились эти отношения. Элизабет ждала изменений долгие месяцы, но потом отослала холодный и полный горечи ответ, в котором называла его «воплощением политического зла». На следующий день он ответил ей через общего друга, что она непостоянна и он будет рад, если она найдет свое счастье с другим человеком. Со своей стороны, Уильям занялся поиском собственного счастья как с модными дамами Лондона, так и, пойдя по стопам отца, в объятиях проституток и других женщин легкого поведения[217].

Бенджамин Франклин, у которого эти отношения вызывали смешанные чувства, казалось, пребывал в совершенном спокойствии относительно разрыва. Сам он надеялся, что его сын женится на Полли Стивенсон. Но задумка была малоисполнима, так как социальные стремления Уильяма оказались выше стремлений его отца. И действительно, в Уильяме проявился социальный и финансовый апломб, который начал беспокоить Франклина. Тогда отец попытался, как позже сам признавался в автобиографии, написанной в форме письма к сыну, предостеречь Уильяма от аристократических претензий. В конечном счете эти попытки оказались тщетными и стали, подобно политическим вопросам, причиной взаимного отдаления.

Годы спустя Франклин предупредил Уильяма, чтобы тот не ожидал большого наследства. «Я заверил его, что намереваюсь потратить все те небольшие средства, которыми располагаю, самостоятельно», — писал он матери. Оказавшись в Англии, Франклин скрупулезно подсчитывал все траты сына, включая обеды, жилище, одежду и книги, понимая, что все это было кредитом, который однажды тому предстоит погасить. В 1758 году, когда Уильям немного побаловал себя экипажем за счет Пенсильвании, Франклин предупредил его, чтобы он был экономнее в трапезах и старался не привыкать к лондонскому стилю жизни. Уильям, путешествовавший с друзьями по югу Англии, оторопел. «Я чрезвычайно обязан вам за вашу заботу относительно обеспечения меня средствами», — писал он, добавляя, что сменил жилье на другое, «намного хуже, однако более дешевое»[218].