Джиджи перекусила предложенной ей стюардом копченой лососиной с тоненьким ломтиком черного хлеба с маслом. Она размышляла о том, что отношение Бена к «Эсмеральде Уинтропа» в какой-то степени схоже с его отношением к ней самой. В обоих случаях угадывалось собственническое чувство, подразумевающее полновластное и безраздельное господство. Против такого отношения к кораблю она ничего не имела — пускай себе тешится, как дитя с новой игрушкой. Но всякий раз, как они были вместе, ей приходилось держать ухо востро, дабы не дать ему впасть в иллюзию, будто она является его собственностью.

Да, думала Джиджи, когда мужчина готов для тебя на все — и даже жениться, а ты не уверена, что любишь его, приходится соблюдать определенную дистанцию. Ей хватило ее опыта отношений с Заком, той боли, которую ей до сих пор так и не удалось преодолеть, как она ни старалась. Конечно, чем лучше ей удавалось держать эту дистанцию, тем сильнее становилось желание Бена ее сократить. Даже если бы она хотела заарканить Бена Уинтропа покрепче, в ее действиях было бы меньше расчета, чем теперь; она была не более уверена в своих чувствах к нему сейчас, чем в тот вечер у «Киприани». Стоило ей подумать о браке с Беном, как в сознании ее возникала стена сплошного тумана, за которой она ничего не могла различить. Наверное, именно это испытывают мужчины, когда говорят женщине, что не готовы связать себя обязательствами. А может быть, все дело в практической жилке, которая никогда не позволяла ей строить воздушные замки?

В чем причина ее сомнений? К черту все, Бен действительно чудесный! Умный, тонко чувствующий красоту и умеющий получать от жизни удовольствие, щедрый и обаятельный. Что-то не то творилось в ней самой, и Джиджи никак не могла в этом разобраться. Она не должна возводить барьер между собой и Беном. Но сейчас, когда самолет летел где-то над Миссисипи, в памяти Джиджи всплыл эпизод, имевший место недели две назад. Это был длинный уик-энд, поскольку в понедельник отмечался День труда, и они проводили его в кругу старых друзей Бена по Гарварду и кое-кого из одноклассников. Всего в вечеринке участвовало шесть пар, причем это были его самые близкие друзья. В просторном уединенном доме на высоком берегу места хватило всем — и родителям, и детям. В обычных развлечениях — прогулках под парусом и пешком, дружеских беседах за столом — время пролетело незаметно. В компании царила атмосфера неподдельной теплоты и товарищества, и все же Джиджи никак не могла отделаться от ощущения, что Бен был неоспоримым лидером, первым среди равных. И при этом он не просто упивался своим неформальным первенством, а, казалось, расценивал его как заслуженную награду.

Будучи новичком в компании, Джиджи сразу уловила, что сколько бы насмешек и протестующих возгласов ни вызвало суждение Бена по тому или иному вопросу, оно все равно становилось общим мнением; что все эти бесспорно миловидные женщины с гораздо большим удовольствием выслушивали комплименты из уст Бена, нежели от собственных мужей; что стоило Бену утомиться управлением лодкой, как всех тут же начинало тянуть на берег; что едва Бен намекнул, что неплохо бы пропустить по стаканчику, как все немедленно потянулись к своему пиву, водке и ледяному соку; а когда Бен бросил фразу, что было бы здорово вместо поездки в ресторан устроить пикник на берегу, все единодушно согласились после краткого обсуждения — чисто для виду.

Душа общества? Умение предугадывать общее настроение? Возможно. А как тогда с привычкой все планировать в собственной жизни? Теперь ей казалось, что даже их первая близость, даже его желание целовать ее, глядя на Гранд-канал, — все было заранее спланировано. Вполне безобидная и по сути романтическая фантазия — куда более спонтанная, нежели приобретение изумрудных серег — «все равно решил купить» — с последующим торжественным вручением их ей у «Киприани». Видимо, ее предшествующий отказ от столь дорогого подарка он всерьез просто не воспринял. Раз Бен Уинтроп решил подарить своей подруге изумруды, он их ей подарит, даже если она настоит на том, чтобы он хранил их у себя, а она будет надевать их лишь по особым случаям.

Неужели она тоже… в некотором смысле… лишь часть его художественного замысла? И он сделал ее своей, поскольку она вписывается в нарисовавшую им картину? Или она несправедлива к нему и принимает его искренние проявления любви за властные притязания? Может, он просто не умеет выражать любовь по-другому. Чего еще можно желать от любовника? И все же… все же… Джиджи казалось, что в выборе Беном места и времени есть каждый раз что-то слишком нарочитое.

Тогда, в тот длинный уик-энд, в этом огромном старом доме хозяева предусмотрительно выделили им по отдельной спальне, но он в первую же ночь явился к ней, а ее комната находилась рядом с хозяйской спальней, спустя час после того, как все улеглись, разбудил и с такой страстью набросился на нее, что не могло быть никаких сомнений, что за тонкой деревянной перегородкой слышен каждый его стон. Она шепотом попросила его сдерживаться, но в пароксизме страсти Бен не сумел совладать с собою и вновь огласил весь дом стонами и громкими восклицаниями.

Джиджи в жизни своей не испытывала большей неловкости, чем на следующее утро за завтраком, когда все эти едва знакомые ей люди старательно делали вид, что ночью ничего не слышали. Ей было бы легче перенести намеки и подмигивания, чем это притворство. Если бы хоть один из них пошутил на эту тему, ей бы тотчас стало легче. Бен был само раскаяние, она же кипела от злости и все последующие дни не подпускала его к себе, а он безропотно принял ее наказание. Но Джиджи прекрасно могла себе представить, о чем станут говорить между собой приятели Бена и их жены по возвращении в Бостон.

Бена, конечно, нисколько не волновало ни то, что будут говорить, ни то, что станут думать о нем другие. Он извинялся, твердил, что ни одна женщина не возбуждала в нем такой страсти, и самое худшее, что могут испытывать невольные свидетели их бурной ночи, — это зависть.

Джиджи поднялась и размяла ноги, потом прильнула к овальному иллюминатору. Хорошо хоть, сказала она себе, что зычный голос Бена, по крайней мере, заглушил ее собственные стоны, ибо он с поразительной быстротой изучил секреты ее тела и умело использовал их.

На следующий день Джиджи предстояло посетить главный офис компании «Уинтроп-Лайн», причем впервые в качестве официального представителя агентства «Фрост, Рурк и Бернхейм». После долгого раздумья она остановила выбор на своем самом элегантном деловом костюме. Это был костюм из осенней коллекции Карла Лагерфельда, подготовленной специально для дома моделей «Шанель», с которым он недавно начал работать, пытаясь как-то оживить былую славу фирмы. Под этот костюм из твида кремового цвета с отделкой в черную с кремовым клетку она надела черную шелковую блузку с большим воротником, а на бедрах застегнула пояс в виде массивной цепи. Джиджи оглядела себя в зеркало и с удовлетворением отметила, что изысканные линии кроя удачно подчеркивают стройность ее фигуры.

Первым, кому представил ее Бен, когда она появилась в офисе в Нижнем Манхэтгене, был Эрик Хансен, мужчина шестидесяти трех лет, главное действующее лицо всего проекта. Хансена Бен переманил из «Роял-Викинг-Лайн», он был одним из трех ведущих исполнительных менеджеров в области морского туризма. Он согласился на новое место только потому, что ему светила скорая пенсия, а нерастраченной энергии и творческих идей у него было еще слишком много, чтобы уйти из бизнеса, в котором он являлся подлинным королем. Это был жилистый мужчина среднего роста, с вьющимися седыми волосами. Он служил воплощением деловой хватки, от него так и веяло энергией.