– Плененного ассасина передали епископу Бове, который показал под пыткой, что это я послал его убить Конрада. Но это наглая ложь. В конечном счете, ассасины это вам не рутье, готовые продавать свой клинок тому, кто больше заплатит. Любой, наслышанный о Святой земле, знает это. Но все это не имело никакого значения для епископа Бове, который увидел шанс запятнать мою репутацию и сразу ухватился за него.

Лицо у прелата побагровело. Он хотел было подняться и заговорить, но Генрих покачал головой, и француз снова сел, одарив Ричарда взглядом, полным убийственной ненависти.

Король ожидал, что его оборвут или зашикают, но у императорского сейма явно не было твердого регламента, поэтому обвиняемого слушали в вежливом молчании. Теперь, однако, реплика Бонифация вызвала в зале удивленный шум.

– Так ты утверждаешь, что епископ Бове солгал? – спросил он.

– Епископ Бове обращается с правдой, как другие мужчины обращаются со шлюхами, – ответил Ричард, и среди слушателей раздались смешки, вскоре стихшие. – Я готов поклясться своей честью, что не имею никакого отношения к убийству твоего брата, милорд маркиз. Но смею предположить, что многие в этом зале убеждены в том, что у меня нет чести, потому как наш добрый епископ прославил меня вдоль и поперек всего христианского мира, виня во всех грехах, кроме Великого потопа. Тем, кто вдоволь наглотался яда, приготовленного прелатом, я могу только сказать, что люди не поступают вопреки собственным интересам. Уверен, многим из вас ведомо, что в момент убийства Конрада мне угрожала опасность лишиться своего королевства, потому как французский король вступил в сговор с моим братом графом Мортенским. Чем дольше оставался я в Святой земле, тем больше времени у них было прибрать к рукам мои домены. Охотно повинюсь, я отчаянно хотел поскорее вернуться, чтобы защитить свою страну. Но я не мог нарушить данную Всевышнему клятву не покидать Святую землю, как это сделал французский монарх. Я надеялся, что как только Конрад станет королем, я спокойно смогу передать Утремер в его руки, так как признавал в нем талант военачальника.

Бонифаций долго в молчании смотрел на Львиное Сердце, храня непроницаемое выражение лица.

– Если не ты в ответе за смерть моего брата, тогда кто?

– Могу только передать то, что слышал от Балиана д’Ибелина, отчима королевы Изабеллы, и других лордов-пуленов. Твой брат был человек великой отваги и больших способностей. Но одновременно с этим был беспечен, своенравен и упрям. Я ему это не в укор говорю, – тут Ричард вдруг улыбнулся, – потому как эти качества частенько упоминаются вкупе с моим собственным именем. Но боюсь, что они могли стоить Конраду жизни. Он захватил торговый корабль, принадлежавший Рашид ад-дин Синану и отклонил все требования Старца Горы вернуть назад судно, его команду и груз. Балиан говорит, что предупреждал Конрада, как опасно задевать ассасинов – даже Саладин пошел на попятный, когда Рашид ад-дин Синан пригрозил зарезать его семью. Конрад же только рассмеялся…

Бонифаций ничего не ответил, но Ричард рискнул предположить, что ему удалось убедить брата Конрада в своей невиновности. По крайней мере, посеять семена сомнения там, где произрастала убежденность. Голос у короля охрип – никогда прежде не доводилось ему говорить так долго и так страстно. Он был приятно удивлен, когда вдруг появился слуга и подал ему кубок с вином.

– Danke schön[12], — поблагодарил его Ричард, воспользовавшись своим скромным запасом немецких слов, и сделал щедрый глоток, не зная кого благодарить за вино. Удаляясь, слуга кивнул мужчине в первом ряду, совершенно незнакомому Ричарду.

– Из всех презренных клевет, что распространяют обо мне, самая возмутительная и бесстыдная это та, что я предал Святую землю. Я был одним из первых правителей, принявших крест. У меня на теле рубец от болта, выпущенного из сарацинского арбалета. Я едва не умер под Акрой, а затем под Яффой от губительной лихорадки, бесчинствующей в Утремере. Даже узнав, что мое собственное королевство в опасности, я не нарушил данный мной обет и остался. А за обвинениями в мой адрес стоит человек, который не остался. Я знаю это, потому что следы всей этой травли ведут в Париж.

Чувствуя, как ярость снова разгорается в нем, Ричард стал расхаживать по залу.

– Я искал встречи с Саладином после прибытия в осадный лагерь под Акрой, потому как знал, что наша единственная надежда вернуть Иерусалим заключается в соглашении сторон. Королевство Иерусалимское похоже на остров посреди Сарацинского моря. Христиан там намного меньше, чем мусульман – в сражении при Хаттине Ги де Лузиньян смог собрать всего тысячу двести рыцарей. Разумеется, я обменивался с Саладином подарками и любезностями, потому что так полагается поступать храбрым людям, имеющим дело с достойным противником. Не кто иной, как отец императора Генриха, благословенной памяти Фридрих, тоже обменивался с Саладином подарками, но никому не приходит в голову осуждать великого государя за это.

Король снова сделал паузу, чтобы Хадмар перевел, а также сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять гнев.

– Уважаю ли я сарацин? Да, потому что храбрецы заслуживают уважения. Я установил дружеские отношения с братом Саладина, аль-Малик аль-Адилом, и некоторыми другими эмирами в расчете на то, что они побудят султана заключить мир. Но я никогда не забывал, что они враги и неверные, пусть многие из них были людьми порядочными. Верно и то, что я отказался осадить Иерусалим, так как понимал, что его невозможно взять. Во время нашего марша вдоль побережья из Акры к Яффе мой флот снабжал армию. Но Священный город находится в двадцати пяти милях от побережья. Саладин без труда перерезал бы наши линии снабжения, мы лишились бы даже возможности заменить павших лошадей. Стены Иерусалима имеют больше двух миль в окружности, охватывая территорию в двести с лишним акров. У нас не хватало воинов, чтобы окружить город, а стало быть, мы не могли рассчитывать взять его измором. Лорды-пулены, тамплиеры и госпитальеры признавали, что нам не взять крепость. Все понимали это. Все, кроме французов. Даже когда стало известно, что Саладин отравил все колодцы и цистерны в пределах двух лиг от Иерусалима, епископ Бове и герцог Бургундский утверждали, что мы не можем проиграть,