потому что это священная война, одобренная Господом. Но Бог был на стороне христиан и под Хаттином, однако они все равно проиграли. Всевышний ожидает, что и мы тоже поможем ему. И я не сдавался Саладину. Путем переговоров мы пришли к соглашению, заключив перемирие на три года. Мы не достигли всего, на что надеялись, я этого не отрицаю. Но ко времени моего прибытия в Святую землю королевство Иерусалимское состояло из города Тира и осадного лагеря под Акрой, все остальное было отдано Саладину. К моменту моего отъезда королевство протянулось по побережью от Тира до Яффы, султан больше не удерживал Аскалон, а христианские паломники снова смогли свободно посещать Иерусалим и поклоняться Гробу Господню.

Ричард снова приблизился к помосту:

– Милорд император, тебя ввели в заблуждение. Ты поверил тому, что тебе сказали твои французские союзники, но они лгали и продолжают лгать. Позволь поведать тебе о людях, которых ты считаешь достойными своего доверия. Я не нарушил данного мной священного обета и не покинул войну с сарацинами. Это сделал французский король. Мне больно говорить это, поскольку Филипп мой феодальный сеньор за Нормандию и другие земли по эту сторону Узкого моря. Но я знал, что не могу доверять ему, и поэтому заставил на святых мощах поклясться, что он будет уважать гарантию безопасности, данную церковью тем, кто принял крест, и не покусится на мои владения, пока я пребываю в Святой земле. Он крайне неохотно согласился на это, а затем обратился к папе Целестину с просьбой разрешить его от клятвы, что святой отец, естественно, отказался сделать.

Ричард в первый раз, пусть и обтекаемо, коснулся того факта, что его удерживают против церковных законов, поскольку он не видел смысла указывать на очевидное. Однако не повредит напомнить сейму, что в этом смысле Генрих не менее виновен, чем Филипп.

– Это не помешало Филиппу, после его возвращения во Францию, строить козни против меня вместе с моим братом, – продолжил король. – И я убежден, что он наказал французским лордам, оставшимся в Утремере, мешать мне на каждом шагу. Другого объяснения их поведению у меня нет. Я собирался нанести удар по базе Саладина в Египте, источнике его могущества. Поняв, что Египет под угрозой, султан непременно согласился бы на более выгодные для нас условия договора. Французы отказались даже рассмотреть эту идею. Когда после нашей победы при Арсуфе мы узнали, что Саладин приказал срыть крепость Аскалон, чтобы не дать ей попасть в наши руки, я намеревался отплыть в Аскалон и захватить его прежде, чем стены разрушат. И снова французские лорды воспротивились. Затем я занял развалины Аскалона и потратил целое состояние, отстраивая твердыню. У меня сердце кровью облилось, когда нам не удалось убедить султана оставить крепость в руках христиан. Но он согласился, что она не будет и сарацинской, а это уже немалая уступка с его стороны, потому как Аскалон был самым неприступным из его замков. И вот теперь меня обвиняют в оставлении Аскалона именно те, кто помешал мне его взять! Но их коварство и подлость на этом не заканчиваются. Когда было решено, что на Иерусалим мы не пойдем, большинство французов покинули армию и удалились в Тир, где измыслили план захватить Акру. Я в тот момент находился в Аскалоне и лишь благодаря пизанцам, которые с оружием в руках отстаивали город до моего прибытия, Акра избежала перехода в руки французов. Вы только подумайте об этом: они хотели развязать войну против собратьев-христиан. Как порадовало бы это сарацин!

Ричард вернулся к помосту и нацелил указующий перст на епископа Бове.

– Этот человек во все время нашего пребывания в Святой земле мешал мне как мог, а затем чернил мое имя по всему христианскому миру. Но и это не самое страшное из его преступлений. В Писании сказано, что нам следует прощать согрешивших против нас, ибо тогда и мы будем прощены небесным отцом нашим. Но я никогда не смогу простить Филиппа де Дре, епископа Бове, за отказ помочь нам спасти тех, кто оказался в ловушке в Яффе!

Ричард обвел взглядом зал, затем снова повернулся к сидящим на помосте:

– Смею предположить, все вы слышали про две битвы, данные мной при Яффе. Но вам едва ли известно о предательстве со стороны тех, кто считались моими союзниками. Мы вернулись к Акре, и я замышлял поход на Бейрут – единственный оставшийся у Саладина порт, когда пришел крик о помощи из Яффы. Султан неожиданно напал на город, и гарнизон не знал, как долго еще сможет продержаться. В Яффе обитало четыре с лишним тысячи человек, по большей части оправляющиеся от ран воины, и изрядное их количество составляли французы. Но когда мы известили епископа Бове и герцога Бургундского о нависшей над Яффой опасности, они отказались присоединиться к идущему на выручку войску. Ненависть ко мне оказалась для них важнее жизни собственных соотечественников! И они осмеливаются обвинять меня в предательстве собратьев-христиан, когда истинная вина целиком лежит на них!

Несколько раз в ходе речи Ричарда Бове порывался его перебить, но Генрих неизменно удерживал его. Теперь епископ снова начал было вставать, но резкий приказ императора заставил его вновь опуститься в кресло.

– В этом зале могут найтись те, кому не хочется принять сказанное мною о герцоге Бургундском и епископе Бове. Не верите мне – не надо. Сэр Дрюон де Мелло был с нами в Святой земле, и он человек честный. Спросите у него, он подтвердит мои слова.

Дрюон де Мелло вскинул голову. Его страшило стать центром внимания, и читавшееся на его лице несчастье говорило за себя красноречивее любых слов. Хадмар продолжал переводить, а когда закончил, Ричард нарочито медленно вытащил из-за пояса свернутый пергамент.

– Но если вам требуется еще одно подтверждение того, что я говорю правду, я дам вам его. Я охотно ответил бы на любые обвинения, будучи вызван на суд французского короля, являющегося моим ленным сеньором. Вот только он никогда не осмелится вызвать меня. Откуда мне это известно, спросите вы? Вот отсюда.

И он поднял свиток, чтобы все его видели. А затем продолжил:

– Филипп Капет сделал все возможное, чтобы растоптать мою честь и доброе имя, и теперь, когда я запутался в