– Убежали. Должно быть, через несколько дней после того, как мы их оставили. – Хендрик сел рядом с ним. – Забрали лошадей, продали португальцам и вернулись домой к женам.

– Обещай, что, когда снова их увидишь, убьешь их. Медленно, очень медленно.

– Жду не дождусь, – прошептал Хендрик. – Перво-наперво я заставлю их съесть собственные причиндалы. Отрежу тупым ножом и буду скармливать им мелкими кусочками.

Оба замолчали, глядя на четырех лошадей у края озерца. Животы лошадей раздулись от воды, но головы устало повисли, носы почти касались глины.

– Семьдесят миль до реки, по меньшей мере семьдесят, – нарушил молчание Лотар и начал разворачивать грязные тряпки на своей руке.

Опухоль была огромна. Рука Лотара напоминала спелую дыню. Из синей распухшей плоти торчали негнущиеся пальцы. Опухоль дошла до локтя, предплечье раздуло втрое, кожа потрескалась, и из трещин сочилась прозрачная лимфа. Укусы превратились в глубокие ослизлые желтые ямы, их края раскрылись, как лепестки цветка, и густой запах разложения и гноя стоял в носу и в горле у самого Лотара, душил его.

Выше локтя опухоль была не так велика, но яркие алые линии тянулись под кожей до самого плеча. Лотар осторожно пощупал распухшие железы под мышками. Они были тверды, как мушкетная пуля, погрузившаяся в плоть.

– Гангрена, – сказал он себе и понял, что карболка, которой он с самого начала очистил рану, только усугубила положение. – Слишком крепкая, – пробормотал он. – Слишком крепкий раствор. – Карболка уничтожила капилляры вокруг раны, подготовив путь для распространения гангрены. – Пропала рука. – Он наконец посмотрел фактам в лицо и подумал, не сможет ли сам провести ампутацию. Представил, как разрубает локоть…

– Нет, не смогу, – решил он наконец. – Даже подумать страшно. Ради Мэнни я должен держаться, сколько позволит гангрена.

Он посмотрел на мальчика.

– Мне нужна перевязка.

Он пытался говорить твердо и уверенно, но голос прозвучал вороньим карканьем, и мальчик вздрогнул и оторвал взгляд от отвратительной раны.

Лотар посыпал гноящиеся раны кристаллами карболки – всей, что оставалась, и перевязал полосками одеяла. Вся их запасная одежда уже ушла на перевязки.

– Далеко они за нами, Хенни? – спросил он, завязывая узел.

– Мы выиграли время, – предположил Хендрик. – Должно быть, они спасли своих лошадей. Но ты посмотри на наших.

Одна из лошадей на краю бассейна легла – знак капитуляции.

– Они в пяти-шести часах за нами.

А до реки семьдесят миль, и никакой гарантии, что граница остановит преследователей и они не перейдут ее. Лотару не нужно было высказывать свои сомнения: все их разделяли.

– Манфред, – прошептал он. – Принеси алмазы.

Мальчик поставил рядом с Лотаром брезентовый рюкзак, и Лотар осторожно его развязал.

Всего было двадцать восемь небольших пакетов из коричневой бумаги с красными восковыми печатями. Лотар разделил их на четыре горки, по семь пакетов в каждой.

– Равные доли, – сказал он. – Мы не можем оценивать каждый пакет, поэтому просто разделим на четыре части и пусть первым выбирает самый молодой. – Он посмотрел на Хендрика. – Согласен?

Сварт Хендрик понял, что дележ добычи – признание того, что не все дойдут до реки. Он опустил глаза. С самой юности он вместе с этим золотоволосым, белокожим дьяволом. Он никогда не задумывался над тем, что держит их вместе. Он чувствовал глубочайшую вражду и недоверие ко всем белым – за исключением этого. Они столько видели, столько делили, решались на такие отчаянные поступки! Хендрик не думал об этом в понятиях любви или дружбы. Но чувствовал, что предстоящее расставание рождает в нем опустошающее отчаяние, словно его самого ждала малая смерть.

– Согласен, – ответил он низким, звучным, как звон церковного колокола, голосом и посмотрел на белого мальчика. Мужчина и мальчик в сознании Хендрика были одним целым. То, что он чувствовал к отцу, он чувствовал и к сыну.

– Выбирай, Мэнни, – приказал он.

– Не знаю.

Манфред заложил руки за спину: он не хотел притрагиваться к пакетам.

– Ну! – резко велел отец, и мальчик послушно протянул руку к ближайшей груде.

– Бери, – приказал Лотар, потом посмотрел на молодого чернокожего. – Выбирай, Клайн Бой.

Остались две груды, и Лотар потрескавшимися губами улыбнулся Хендрику.

– Сколько тебе лет, Хенни?

– Я стар, как сгоревшая гора, и молод, как первый весенний цветок, – ответил овамбо, и они рассмеялись.

«Если бы мне давали по алмазу за каждый раз, как мы смеялись вместе, я был бы самым богатым человеком на земле», – подумал Лотар. Ему потребовались большие усилия, чтобы удержать на лице улыбку.

– Ты, должно быть, моложе меня, – вслух заговорил он. – Потому что я всегда присматривал за тобой, как нянька. Выбирай!

Свою груду Лотар подтолкнул к Мэнни.

– Положи в рюкзак, – сказал он, и Манфред убрал их долю в брезентовый рюкзак и плотно завязал его. Чернокожие рассовали свои пакеты по карманам.

– Теперь заполните водой бутылки. До реки всего семьдесят миль, – сказал Лотар.

Когда они были готовы выступить, Хендрик наклонился, чтобы поднять Лотара, но тот раздраженно оттолкнул его и встал, держась за ствол акации.

Одна из лошадей не смогла подняться, и ее оставили лежать на краю воды. Другая обессилела на первой же миле, но две другие покорно продолжали хромать. Они больше не выдерживали тяжести взрослого человека, но одна везла бутылки с водой, а вторую Лотар использовал как костыль. Он брел рядом, держась здоровой рукой за шею лошади.

Остальные трое по очереди вели лошадей. Отряд упорно двигался на север. Иногда Лотар смеялся без причины или пел сильным, чистым голосом, так верно выводя мелодию, что Манфреда охватывало облегчение. Но потом пение прерывалось, голос начинал хрипеть и замолкал. Лотар кричал, бредил, умолял о чем-то призраков, рожденных больным воображением, и тогда Манфред подбегал к нему, обнимал за пояс, и Лотар успокаивался.

– Ты хороший мальчик, Мэнни, – шептал он. – Ты всегда был хорошим мальчиком. Отныне у нас будет замечательная жизнь. Ты будешь учиться в хорошей школе, станешь юным джентльменом – мы вместе поедем в Берлин, пойдем в оперу…

– Папочка, не разговаривай. Береги силы, папа.

И Лотар снова погружался в угнетенное молчание и механически передвигал ноги, спотыкаясь; только лошадь и сильная рука сына не давали ему упасть ничком в горячий песок Калахари.

Впереди над редким, спаленным жарой лесом показался первый гранитный холм, круглый, как жемчужина. Гладкий камень на солнце казался серебристо-серым.

* * *

Сантэн остановила лошадь на вершине подъема и посмотрела вниз. Она узнала высокие деревья, с верхних ветвей которых много лет назад впервые увидала африканского слона: все эти годы в ее душе сохранялась крупица того радостного детского удивления. Потом она увидела воду, и все прочее было забыто. Нелегко удержать лошадей, когда они учуяли воду. Сантэн не раз слышала о путниках в пустыне, которые умерли от жажды возле источника, потому что позволили скоту и лошадям броситься к воде и превратить ее в вязкую грязь. Но Блэйн и его сержант были опытными людьми и надежно контролировали лошадей.