облеклось пеленой непроглядной: рык зверя и сражение плескались там, где супостаты соприкоснулись, сошлись и более уже не могли расцепиться. А задние ряды персов, никем не управляемые и не ввязавшиеся в брань, сначала метались в поисках врага, но, видя чужую смерть и кровь, пользуясь пыльной мглой, уже бежали встречь мутному солнцу.

Царь Македонии, испытывая раж кентавра, с великим трудом, но разбил массагетов, оказавшись в тылу у персов. И на пути его уже не оказалось достойнее противника, чем бегущие с поля брани наёмные гоплиты. А раззадоренный, возвышенный нрав жаждал сражения, и Александр бросился искать себе врага, вспомнив о левом крыле порядков персов, где со своими полками стоял Мазей. Тогда царь ещё не знал, что сатрап тем часом уже внедрился глубоко в расположение македонцев и бьётся за их обоз, куда Парменион стянул силы левого крыла, оставив боевой порядок. Пройдя по тылам персов и увлекая за собой гетайров, кентавр достиг нужного места и не нашёл соперника! Кружась по полю, он взывал:

– Мне любо сразиться, Мазей! Я жажду с тобой поединка! Где ты есть? Выходи!

– Должно быть, утёк на восток! – резвился Клит Чёрный, рубя на ходу всякого, кто подвернулся, в том числе и мародёров, которые шли за плечами фаланг.

Персы уже бежали ватагами, и конницы из Согдианы смешались с ревущими слонами индийцев, пешие гоплиты с парфянами и сирийцами; воинский дух супостата пал, и теперь поднималась лишь вездесущая пыль из-под их ног. Яростный Птоломей с гетайрами гнал их встречь солнцу, как македонцы гонят зайцев, затеяв потешную ловлю.

Совершив долгий круг, Александр случайно столкнулся с Парменионом, который взывал о помощи, ибо его фессалийские всадники уже не могли стоять супротив конниц Мазея, защищая лагерь с обозом. Царь ринулся за воеводой и поспел к сроку: соперник отбил уже много повозок и чуть не достиг кибитки, где под кожаным покровом была Барсина. Окружённый гетайрами, среди телег, разбросанных оглобель, шатров, костров с котлами и несмотря на тучность, он бился с остервенением и отвагой, но был повержен наземь вкупе с конём. Царь не позволил заколоть его, ибо сам тешил мысль расправиться с соперником, и, спешившись, встал над Мазеем.

Сатрап и впрямь был на исходе лет мужеских, когда вместе с сединой приходит пора ярой зрелости – порог, отделяющий плоть от бесплотной мудрости. И потому, поверженный, он был не сломлен и взирал с достоинством.

Невесть откуда взявшийся Каллисфен стоял рядом, как тень, и уже занёс перо над свитком папируса.

– Прежде чем умереть, знай, – мстительно молвил Александр, приставляя меч к срезу кольчуги у горла. – Дочь Дария – моя невеста. И в сей миг на твоих глазах я возьму её в жены! Хочешь позреть?

Мазей вдруг надменно усмехнулся:

– Ты вздумал, царь, взять в жены не Барсину. Ты мыслишь взять приданое…

Царь вскинул десницу, чтобы ударить по рукояти и вонзить меч в уязвимое место, но вдруг услышал за спиной глас рока:

– Не убивай!

Он обернулся – Барсина сбросила с лица чёрный покров.

– Пощади его, о великий повелитель Азии.

– Приданое? – вдруг оживился Каллис. – А что ты намерен взять за неё, государь? Серебра и злата у тебя вдосталь… Что, государь?

Назойливый историограф не отставал от него весь тот великий день, когда завершилась битва при Гавгамелах и, покрытый позором и пылью, Дарий бежал. Жаждущий быть тенью, он заподозрил, что Александр скрывает от него истинную цель похода, что у него есть тайны от поверенного ученика философа, приставленного наблюдать за каждым шагом царя. А когда, наскоро собрав добычу и пленных, он велел немедля выступать на Вавилон и Сузы, Каллис убедился в скрытности повелителя Азии. Все воеводы советовали ему идти к Экбатане, куда бежал и где укрылся Дарий с согдианской конницей, дабы добить его, однако Александр, с миром отпустив Мазея, направился к столицам Персии – уже открытым для нового царя Востока! Своего помилованного врага и соперника, которого чуть не заколол мечом, позже назначил сатрапом Вавилона и, мало того, позволил чеканить свою монету и взял к себе на службу его сыновей.

Но самое главное, что поразило воображение летописца: обидел войско, нарушил священное право и не отдал стольные города врага на разграбление! На то, во имя чего всякий воин, всякий сын Македонии, Эллады или иных подвластных народов шёл в столь опасный поход по богатейшему, оплывающему жиром Востоку!

Жиром македонцы называли всё, что драгоценно и блестит, то есть серебро и злато…

Каллисфен обо всём этом написал в Афины и уже в Сузах получил ответ, который и передал Александру. Послание от философа доставила женщина – вольная гетера Таис, которую учитель послал в дар провозглашённому властелину Востока. Он сообщал, что сия особа весьма умна, ибо прослушала в его ликейском саду перепатической школы курс лекций и в совершенстве владеет искусством вести философские беседы и обладает тончайшим даром забавлять мужей. Позрев же на нее, царь уловил намёк Ариса: прелестная гетера как две капли воды была похожа на его жену Пифию! Только юную, какой была искусительница в саду виллы под Пеллой.

А ещё напоминала мать Мирталу и тот белопенный образ девы, что с юности зрелся в грёзах.

Александр взял письмо и, невзирая на свои чувства, Таис отослал к Птоломею в наложницы, как награду за его храбрость и неутомимость в сражении с персами.

Философ восхищался битвой при Гавгамелах, слух о которой уже прошёл всю Середину Земли. Эллада теперь именует царя Македонии не только фараоном Египта, но и царём Востока, и горделивый Рим, сообщал учитель, подобострастно замер. В его сенате сейчас обсуждается вопрос, как называть отважного македонца: по-восточному властелином Востока, цезарем или императором? И большая часть патрициев склоняется к мысли именовать Александра особым титулом, который ещё не придуман, но благодаря коллегиальному уму римлян будет придуман непременно. Однако вместе с тем философ был недоволен столицей Александрией египетской, которую посетил, и Музейоном мира, воздвигнутым по варварскому проекту. Де-мол, римляне тоже там побывали и теперь заложили в Риме свой храм на Капитолийских холмах, с помощью которого мыслят добывать Время, а ещё строят Алтарь мира, уподобленный Музейону. Александру же следовало возводить стольный град согласно эллинским обычаям и нравам, то есть с колоннадами, статуями богов, алтарями и в строгом стиле – со всем тем, что возвышает Элладу в сравнении с иными народами. У тебя же, мол, в чертогах, где ты вздумал собрать все рукописные ценности мира, на стенах и фасадах вьются бесформенные орнаменты из растений, змей, причудливых