Среди гостей было примерно поровну австрийцев и итальянцев. Обычно в светской жизни Триеста преобладали австрийцы, но бал давали в честь австро-венгерского общества Красного Креста, а потому появление на нем служило доказательством верности его императорскому величеству Францу-Иосифу II, войска которого мужественно терпели поражения – отсюда и срочная потребность в медикаментах. Престарелые австрийцы считали своим патриотическим долгом станцевать мазурку.

Итальянцы – в основном старинные торговые семейства и представители торгового флота – полагали необходимым выразить поддержку империи и уверить власти в своих верноподданнических настроениях. В Триесте ирредентисты вербовали сторонников из интеллигенции, но итальянские предприниматели и коммерсанты отчетливо понимали, что без поддержки Австрии Триест утратит статус преуспевающего торгового порта – недаром их венецианские конкуренты оказывали финансовую помощь партии ирредентистов. На балу итальянцам было неловко и тревожно. Всякий раз, подходя к окну за глотком свежего воздуха, они ожидали увидеть над заливом артиллерийские залпы.

Вольфганг фон Хартман с супругой приехали в карете. Марика облачилась в лиловое бальное платье с бледно-зеленой отделкой. Темно-рыжие волосы были гладко зачесаны. Дышала она, полуоткрыв рот. День казался ей бесконечным. Она разложила пасьянс и приняла ванну. Парикмахер дважды укладывал ей волосы. Она прошлась по гостиной и вспомнила свои слова: «Если бы мы были дома, мы бы поехали в лес на прогулку. Прямо сейчас, пока он не вернулся в гостиную». На паркетном полу она прочертила лесную тропинку и вздохнула. Десятидневное ожидание состарило ее; в молодости она ни за что бы не ждала. Карета подъехала к площади у ступеней театра. Вольфганг взял жену под руку и сказал, что Марика прекрасно выглядит. Она безмолвно склонила голову. Макушка слегка фосфоресцировала, как морская вода.

– Помни, что я – не Каренин, – сказал он. – Желаю тебе хорошо провести время.

Гладкая прическа внушала ему уверенность в своей власти над супругой.

Карета отъехала. На ступенях кто-то заметил по-немецки, что, хотя будущее за автомобилем, на бал следует приезжать только в карете. Марика откинула голову и посмотрела в небо, где едва светился Млечный Путь. В первой бальной зале играли вальс.

Они здоровались с приятелями, пожимали руки, улыбались, принимали комплименты. Марика вглядывалась в толпу гостей, пытаясь отыскать Дж. Один из директоров триестского отделения австрийской Южной железной дороги, энергичный старик с постоянно опущенным веком, попросил фрау фон Хартман оказать ему честь и принять приглашение на первую мазурку. Марика опустила бальную карточку в сумочку, давая понять, что первая мазурка уже обещана, но внезапно передумала: лучше, если к появлению Дж. она будет танцевать мазурку с господином директором. Старик рассыпался в благодарностях. Марика, прикрывшись веером, поглядела на широкую лестницу, устланную красным ковром, которая вела во вторую бальную залу.

В ближайшие часы гости хотели забыть о том, что случится в ближайшие дни и месяцы, но все, о чем они беседовали, неумолимо напоминало о неминуемой войне, грозящей провинциальному городу. Облегчение приносила только музыка – знакомая и неизменная. Как только оркестр начинал играть, гости приободрялись; у них возникало ощущение, что они танцуют на балу в привычном, незыблемом мире.

Однако на пустынном пирсе для одинокого слушателя отдаленная музыка звучала иначе – она казалась не совсем знакомой.

Музыканты военного оркестра, одетые в сине-алые мундиры австрийской армии, еще недавно воевали на Восточном фронте. Их полк перевели в Триест в преддверии войны с Италией. Оркестранты больше не верили в эпоху вальсов. Они играли вальсы, как горькое напоминание о прошлом. Венская танцевальная музыка всегда звучала ностальгически, но сейчас в ней сквозило не смутное сожаление об ушедших днях, а горечь семи ужасных месяцев, о которых музыкантам хотелось бы забыть. Неосознанно они играли вальс с подчеркнутой, шаржированной сентиментальностью.

Как только стихли звуки очередного вальса, в дверях возникли Дж. с Нушей. Они разглядывали танцующие пары. Нуша, одного роста с Дж., разительно отличалась от присутствующих на балу дам, что было ясно любому.

Дж. взял Нушу под руку и подвел ее к супругам фон Хартман. В углу бальной залы воцарилась тишина. Некоторые гости демонстративно отворачивались от проходящей пары. В нарушение правил приличия Дж. представил Нуше господина и фрау фон Хартман, громогласно поблагодарил австрийского банкира за приглашение на бал и, едва музыканты заиграли вальс, закружил свою спутницу в танце. Фон Хартман с неподвижным, окаменевшим лицом посмотрел ему вслед и заговорил ровным, спокойным голосом. Степень его гнева выдавал только выбор слов – ему хотелось подобрать выражение такое же вульгарное, как женщина, которую Дж. посмел привести на бал.

– Он явился с прихлебательницей, – сказал он.

Его супруга улыбнулась. Она знала, кто такой Дж., и восхищалась его дерзостью.

Платье Нуши напоминало тугой, нераспустившийся бутон ириса, повернутый кончиками лепестков к полу. Однако же не наряд отличал Нушу от остальных женщин. Платье заставляло окружающих сравнивать ее с собой. Если бы Нуша пришла в своей повседневной одежде, такое сравнение сочли бы нелепым. Сразу же после появления Дж. с Нушей все начали обсуждать скандальное происшествие.

Итальянец привел на бал словенку – словенскую деревенщину, вызывающе одетую в индийские шелка, муслин и жемчуга. Она танцует вальс, как пьяная медведица, топая и прижимаясь к кавалеру.

Молодой офицер в синем мундире заявил седовласому господину, что готов вызвать на дуэль наглеца, осмелившегося оскорбить общество Красного Креста его императорского величества. Седовласый господин из Вены был генералом, участником битвы при Сольферино.

– Мальчик мой, если бы он говорил по-немецки, ваш вызов был бы справедлив, – вздохнул генерал. – Говорят, этот тип знает только итальянский, так что я запрещаю вам с ним связываться.

Вальс – круг, в котором вздымаются и опадают ленты чувств. Музыка распускает банты и снова их завязывает.

Высший свет Триеста умел давать пренебрежительные отповеди наглецам и выскочкам, и в обычных обстоятельствах Нуша бы пристыженно стушевалась. Сейчас ее сердце билось часто, затянутые в перчатки пальцы сдавило от восторга – она предвкушала исполнение своих желаний. Вдобавок на балу ей представилось весьма необычное преимущество: к ней не приставали с расспросами. Нуша и Дж. двигались от одной группы гостей к другой, как птицы среди стада коров. Музыка была сильнее; она заставляла людей танцевать. Музыка была знакома Нуше. Да, мазурку она танцевать не умела, но знала вальс и польку. Танцуя с Дж., девушка чувствовала себя в безопасности, хотя и не доверяла ему. В своем невероятном положении она искала одобрения в знакомых вещах: в музыке и в Дж. Нуша не задумывалась, почему он ее сюда привел, хотя четко осознавала, что пришла с ним для того, чтобы заполучить его паспорт. Она исподтишка наблюдала за Дж. десять дней и была уверена, что он не оставит ее в беде. Вдобавок зал был полон роскошных туалетов, драгоценных украшений, цветов и лент – все это ограничивало разряженных гостей. Бальное платье самой Нуши тоже служило защитой. Враждебные взгляды разбивались о ее тюрбан и шлейф; Нуша отворачивалась, прежде чем на лицах возникали негодующие, презрительные улыбки.