— Съесть?

— Ну да, а что такого? Клепа — Клеопатра же наша — всегда говорит, что лучше, чем что-то съесть, у нее ничего не работает. Завораживает, говорит, просто на ура. Еду только надо правильную выбрать. Сама она, между прочим, на такой случай просто в сумке банан таскает.

— Банан?

— А ты представь себе — наша Клепа, глаза, кудри, рот накрашенный, и вот она этот банан сперва не спеша так чистит, потом присматривается к нему, потом кусает, медленно так, с интересом… Тут у нее кто хочешь уплывет. Я и сама пробовала, отлично работает. С инжиром свежим тоже ничего получается, а вот яблоко не идет, жестковато. Но его зато можно в руках крутить.

— Ну ладно, — согласилась я. — На мужика это все годится, согласна. А если у женщины воровать?

— Яблоко и на женщину пойдет. Но тут да, лучше — блестящее что-то. Бирюльку какую-нибудь в руках крутить. Кольцо там, замочек от сумочки. Расческу, помаду, да мало ли. Это на самом деле неважно все — если знаешь, что хочешь, сделаешь.

— Ну ладно, допустим, сделала, отвела глаза, а потом?

— А потом, пока оно не видит, расслабилось, ты и берешь что хочешь. Мягкой лапкой. Быстро и осторожно. Раз — и к себе, к себе. Прощаешься, сбрасываешь волну и уходишь. А потом, как научишься, будешь правильные слова с делами подбирать, можно уж даже и не уходить, даже лучше. Сидишь себе и улыбаешься.

— Ага. А он раз в карман — а кошелька там и нету! А тут ты улыбаешься, да?

— Нина! — моя учительница возмущенно вытянулась в кресле. — Ну ты нарочно притворяешься, да? Ну какого кошелька? Кто вообще говорит про кошелек? Это пошло! Глупо, в конце концов! Зачем тебе эта мерзость? Кошелек он прекрасно достанет сам. Сам же и отдаст, если надо. Если… Если ты, скажем, правильно настроишься и утянешь у него перед этим расчетливость, осторожность и ненужную уверенность в себе. Ну скажи, что ты все поняла, просто хотела так пошутить со мной, да?

На самом деле она была права. Так оно все и было. Я не только отлично понимала, о чем идет речь, но и мои успехи в области воровства продвигались со скоростью, изумлявшей даже меня саму. Я воровала улыбки у прохожих, бесплатные подвозки на такси, повышение корректорских ставок в разных издательствах и прочие полезные в хозяйстве мелочи. Поднаторев, я перешла на более высокий уровень. Симпатии знакомых, признательность родственников, с которыми перед этим не разговаривала несколько лет, возвращение бывшего бойфренда… После того как я похвасталась Элеоноре тремя часами времени случайного человека с улицы — очень симпатичный, между прочим, был человек, хотя и занятой, — она сказала, что мне пора переключаться с воровства на охоту.

И вот тут у меня застопорилось. В принципе охота ведь очень похожа на воровство, различия состоят лишь вот в чем. Воровство — это моментальный, быстрый, можно сказать одноразовый, процесс. Украв, ты почти никогда не имеешь потом дела с бывшей жертвой, если, конечно, не захочешь потом украсть у нее что-то еще. Но это бывает довольно редко, да и зачем? Вокруг ходит столько новых кандидатур. А вот во время охоты ты крадешь у жертвы не что-то, если можно так выразиться, ты крадешь у него его самого. То есть это то же воровство, но как бы растянутое во времени и пространстве. Настроившись на нужную волну, ты уже не отпускаешь ее, а, наоборот, заменяешь своей, той, которую сочтешь наиболее подходящей для этого места, времени, персонажа, ну и так далее. Вот, собственно, эта самая замена волны, которая происходит быстро, одним щелчком, если, конечно, ты умеешь как следует это делать, и является, можно сказать, кульминационным моментом всей охоты. А уж поймав, вернее, добыв кого-нибудь на охоте, ты получаешь его себе во владение и можешь делать с ним все что захочешь. Это-то у меня и не получалось.

Вернее, не получалось многое. Не получалось выбрать предмет охоты. Все они почему-то начинали вызывать у меня какое-то ненужное сомнение, если не жалость. Ну поймаю я его — и что с ним делать? Бросить жалко, шкуру снимать долго. И вообще. И надо ли. И так далее.

А пока я так растекалась мыслями внутри себя, выбранная «ненужная» жертва преспокойно вставала, стряхивала с себя напущенный морок, сбрасывала меня с подобранной волны, потягивалась и уходила. То есть я со всеми своими благородными намерениями вообще оставалась ни с чем. А бывало и хуже. Бывало, я даже делала попытку ее схватить, набиралась решимости, прицеливалась, стреляла — а она все равно уходила, да что там — даже иногда нагло смеялась надо мной, обернувшись через плечо.

Так, например, было у меня с одним мальчиком. Хороший мальчик, он страшно мне нравился, и уж с ним-то как раз я вполне представляла себе, что именно нужно сделать. Услужливое воображение так и рисовало мне картины счастливой семейной жизни, совместные путешествия, покупку — страшно сказать — какой-то мебели, детские мордашки. Ну вы поняли.

Главное, мальчик действительно, на самом деле, ужасно мне подходил. Это был мой, что называется, тот самый, мальчик. Не то что у меня не было никогда никаких мальчиков, но все они были, как говорится, «разнообразные не те». А этот был — тот. И я это очень быстро про него поняла, и начала охоту, и, конечно, очень старалась.

И все равно не вышло. То есть сначала вроде как получилось, и все было совсем замечательно, а потом почему-то пошло все хуже и хуже, а совсем потом он взял и исчез куда-то, не позвонив. А когда я дозвонилась до него сама, он сказал мне что-то такое… Я даже вспоминать все это не хочу.

Вот, собственно, после этой как раз истории… Не сразу, но какое-то время спустя я все-таки пришла к Элеоноре, и, как ни было больно и стыдно, во всем покаялась, и рассказала, как ничего не получилось, и вообще не получается, и как мне плохо, и что со всем этим делают? Она, подумав, решила, что дело серьезное, и созвала по этому поводу собрание всей Лиги, чтобы девочки, услышав о моей проблеме, устроили мозговой штурм и, так сказать, всем коллективом что-нибудь придумали.

Как это часто бывает на подобного рода собраниях, ничего конкретного, кроме советов общего профиля, все равно никто не придумал, но на душе стало чуть полегче. Все вспоминали разные свои неудачи, делились какими-то наработками, так что я поняла, что, в общем, я не одна такая, все бывает, не боги, в конце концов, возятся с горшками, и тому подобное.

Но все это было совсем не зря. Может быть, польза в конечном итоге оказалась не совсем той, которую я себе представляла, но, тем не менее… Потому что именно в этот день…

В общем, когда мы совсем уже собрались расходиться и всей толпой толкались в прихожей, разбирая какую-то одежду, поправляя перед огромным зеркалом прически, болтая напоследок о том о сем… Тут-то я их и увидела.

Они лежали себе на полочке возле зеркала, рядом с кучей других, точно таких же малозначащих, мелочей, которые неизменно скапливаются там, где присутствует хоть какое-то количество прелестных женщин. Перчатки, расчески, косметички, пудреницы с помадами, какие-то платочки и футлярчики для ключей. И они.

Черные очки. Очень простые. Большие, на пол-лица, с очень темными стеклами, с какими-то очень правильными мягкими изгибами контуров, с ушками черепахового окраса. Почему-то я сразу, одним взглядом, выхватила их из пестрой кучи и больше уже не могла от них оторваться. Они как будто тянули меня, я знала, с самого первого момента знала, что они мне нужны и что я должна получить их любой ценой. Зачем — это было неважно, важно было ими завладеть.