Глаза Санды покраснели.

– Я помню его, – сказала иеле, – помню того парня, с темными кудрями и глазами…

Одинокая взглянула на Теодора.

– Как твои, Теодор. Такие же ярко-карие. Да. – Она тряхнула головой. – Помню, как давно хотел получить его Ольшаник; он видел вас на берегу, но не мог дотянуться ветвями. А потом выждал момент и… забрал. Я сама расчесывала ему волосы, усыпляя на дне, следуя воле Хранителя этих вод, и юноша доверился мне. Я спела ему колыбельную, и он уснул тихо и спокойно, но больше с тех пор не видел ни одного сна… – Иеле задумалась. – Какая же была та колыбельная? Кажется, я слышала ее как-то… Да, кто-то пел ее на берегу – еще давно, а после… совсем недавно.

И она пропела серебряным голосом:

– Ту-ту-тууу, ти-ти-ууу.

Санда подняла заплаканные глаза и только судорожно вздохнула.

– Это я пела ему, и он уснул. Я расчесала его кудри, темные, как земля, и вплела в них лунный свет – и волосы его побелели как снег. А на веки положила два самоцвета, два граната, испивших крови земли, – и они засияли алыми звездами. Я помню его. Он был красивей всех… И прежде чем я сплела сеть из его волос, я любила чесать их по ночам, думая о своем позабытом имени… Теодор – ты назвал его!

– Что?

– Назвал мое имя! Как только я услышала его, сразу примчалась в омут. Я вспомнила свое имя, свое истинное имя!

Иеле от радости засмеялась и принялась плясать, шлепая белыми ступнями по лужам.

Санда недоуменно поглядела на водяную деву.

– Я же говорила, меня зовут, как обувь… Раньше так называли тех, кто делал чудесные, красивые вещи для женских ножек. И я вспомнила, имя значит «сандалия»! Санда!

Санда распахнула рот.

– Вот как? – хмыкнул Теодор. Он-то думал, что за ботинки? – Стало быть, я могу загадать желание?

Теодор встал между девушками и, скрестив пальцы, всем сердцем попросил то, чего хотел давно и сильно, просыпаясь от тревоги по ночам и думая лишь только об одном – об этом жгущем сердце желании.

– Готово!

Иеле протянула Санде серебряный сверток, будто сгусток лунного света. Это была сеть, по которой они взобрались. На концах сети, сплетенной из серебристых волос, поблескивали гранаты.

– Держи, – сказала Одинокая. – Она сплетена из его волос. Пусть она будет тебе вечным оберегом.

Санда с ужасом поглядела на подарок, не зная, что и сказать. С одной стороны, такая «поделка» – просто дикость, с другой…

Иеле ласково погладила сеть.

– Это не обычная сеть… Гляди! Истинному владельцу, знающему имя того, кто дал волос сетке – а я ведь не знала его имени, – она откроет нечто невероятное… накинь ее и назови имя!

Санда с опаской набросила на плечи подарок и неловко пробормотала: «Раду». Теодор ахнул, а иеле всплеснула руками.

Тело Санды от горла до пят стало невидимым!

– Ты можешь стать как лунный свет! – захлопала в ладоши иеле. – Призрачный свет, который умеют прясть одни только иеле! Бессмертные девы, танцующие хору на бледных лугах, выжигая траву и скрывая в земле клады, иеле, которые знают слова – те, что смертным знать не дано.

Иеле улыбнулась и тронула жемчужное платье.

– Мне пора… У нас много работы после испытания Макабра. Ольшаник призывает нас на весеннюю чистку, сейчас-то в Окаянном омуте просто бардак!

И она, сверкнув рыбкой, скользнула в щель в земле, куда стекала вода.

– Прощай, Теодор! Прощай, Санда! Желаю удачи. И помните, – голова неожиданно высунулась из потока, – помните, главное – знать, кто твой друг.

Иеле подмигнула и исчезла. Теодор и Санда постояли в темном проходе и потихоньку побрели на выход. Через пару минут они увидели свет. Не зеленый, а розовато-лиловый. Речной берег заливал туман, и сквозь него виднелось зарево: занимался рассвет.

Теодор понял, что ужасно хочет домой. Мокрая одежда хлюпала при каждом шаге, он дико устал и хотел спать. Санда, кажется, успокоилась, на ее лице появилась грустная улыбка. Она всю дорогу прижимала к груди ключ и волшебную сеть.

Теодор подумал, как сейчас здорово будет рухнуть на свою доску, заменяющую кровать, – и провалиться в сон.

Но его желанию не суждено было сбыться.

Едва он выбрался из тоннеля на солнце, как сверху на его голову что-то упало.

Теодор дернулся и понял, что его крепко стянули веревки. Он увидел, как Санда застыла, не зная, что делать, и услышал спокойный голос:

– Не дергайся.

С холма спрыгнули люди. Теодор узнал Янко Попеску, который вытащил из-под шляпы-котелка удавку, и Алхимика, держащего в руке странного вида ружье, направленное прямо ему в грудь. И, еще не обернувшись, уже знал, кто стоит позади.

Над ухом раздался негромкий, но холодный голос.

– В Макабре нельзя убивать, – сказал некто, и Теодор вздрогнул. – Однако никто не запрещал брать игрока в плен…

Теодор понял, что это конец. Александру Вангели занес руку, Санда вскрикнула – и в тот же миг на затылок Теодора обрушился сильный удар, за которым наступила непроницаемая тьма.

Теодор очнулся в темноте. Он сглотнул и перевалился на другой бок – шея заныла от боли, голова гудела, как чугун. Тео закряхтел и всхлипнул. «Черт, больно». Казалось, череп раздробили на мелкие куски. Тео потер шею. Кожа была шершавая, в чем-то засохшем. Он поднес ладонь к лицу: так и есть, кровь.

Он ощупал себя. Тело ныло так, словно было не его, и он бы не удивился, если бы не досчитался руки или ноги. Но, видимо, Вангели побоялся калечить его до конца Макабра. Вангели!

Тео ошарашенно подскочил. Он вперился глазами в пустоту и увидел то, что напугало его сильнее смерти.

Решетка.

Он сидел на полу камеры, дверь в которую была конечно же заперта. Теодор сглотнул ком, но страх застрял в пищеводе. Он чувствовал, как неистово бьется жила на лбу, а голова – та пульсировала, словно вся кровь из тела хлынула к вискам. Щеки горели. В ушах гулко стучало сердце.

«Черт, черт…» – только и мог повторять он, глядя на решетчатую клетку. Камера оказалась маленькой, едва хватало сделать пару шагов туда и обратно. С трех сторон до самого потолка высились железные прутья, а за спиной была грязная стена. Видимо, камеры находились в подвале.

«Ну, ясно, – сказал себе Теодор, – не станет же убийца держать пленников в столовой. Сам небось пригласил гостей, они сидят там с салфетками на коленях, жрут золотыми ложками и не догадываются, что прямо под ними томятся такие же люди. Не слышат их вопли. Мэр обустроил темницу, чтобы никто не знал о его темных делах. И если ты сюда попал, никто никогда не догадается, что ты тут. Кричи сколько угодно».