Остальные охотники последовали за ним, а Саймон придержал коня, чтобы очутиться в окружении своих друзей. Ариэль ничего не слышала про эту женщину. Возможно, Рэнальф был прав и ее уже нет в живых. Тридцать лет — весьма длинный срок, и если кто-нибудь из Равенспиров имел отношение к Эстер, это, вполне вероятно, мог быть отец Рэнальфа или даже кто-то из его дядьев. Что бы ни случилось тогда, все погребено под покровом времени. И если бы в бумагах Равенспиров существовало бы хоть малейшее упоминание об этой женщине, Рэнальф должен был о нем знать. Его равнодушие к расспросам Саймона было явно не наигранным.

Но что могло случиться с ребенком? В бумагах отца совершенно определенно говорилось про ребенка Эстер, которого усыновил родной брат Джеффри. Ребенок, ответственность за которого после смерти его отца взял на себя сам Джеффри. Но Саймон не мог припомнить, чтобы отец когда-либо упоминал про неведомого кузена или кузину. Ни единым словом не обмолвилась про этого ребенка и мать. Был ли этот ребенок мальчиком или девочкой? Даже этой простой вещи нельзя было понять из бумаг Джеффри Хоуксмура.

Саймон нашел эти бумаги всего лишь несколько месяцев назад, обнаружив их в тайнике письменного стола отца. Даже это само по себе тоже было загадкой. Почему Джеффри скрывал этот благородный поступок от окружающего мира? Не потому ли, что этот поступок был связан с тайной, касавшейся матери ребенка? В бумагах смутно упоминалось про внезапное исчезновение женщины, несмотря на несколько попыток Джеффри отыскать ее.

Но больше всего заинтриговал Саймона этот неизвестный ему родственник. Если отец взял на себя ответственность за этого ребенка, то почему в своем завещании не выделил никаких средств в его пользу? Если этот родственник существует, то Саймон, единственный наследник обширных владений своего отца, должен восстановить справедливость. Он не знал, почему считает необходимым выполнить этот долг, но дело обстояло именно так.

В самом конце личных бумаг отца было и одно упоминание о Равенспирах. Единственный намек, который обнаружил Саймон: «…Единственное, что я могу предположить, — к ее исчезновению приложила руку эта дьявольская банда. Не в правилах Равенспиров оставлять какие-нибудь следы, пусть даже сейчас она не представляет никакой угрозы для них. Но они могут держать ее под присмотром хотя бы на тот случай, если обстоятельства изменятся».

Собственная мать всегда вспоминалась Саймону бледной, туманной фигурой. Целые дни она проводила лежа на кушетке. И все вокруг нее тоже было бледным: волосы, светлые до белизны, бледное лицо, на котором почти не выделялись светло-голубые глаза, прозрачная кожа. Она носила одежду пастельных тонов, в ее будуаре стояли блеклые цветы, окна закрывали полупрозрачные шторы. Вокруг нее царила атмосфера приглушенных голосов, осторожных движений, едва слышных шагов.

Хотя Саймон был еще совсем ребенком, навещая ее, он всегда казался самому себе громадным, неуклюжим, каким-то до неприличия ярким существом. Сидя на стуле рядом с ее кушеткой, он не поднимал взгляд от своих ладоней — грязных и грубых по сравнению с тонкими, бескровными пальцами матери. Он стыдился своих ног в грубых башмаках с деревянными подошвами, своего голоса, чересчур громкого, хотя он все время старался говорить шепотом. И мать очень быстро уставала от него. Спустя несколько минут она с утомленной улыбкой делала знак рукой, и нянька уводила его, порой не успевшего обменяться с матерью ни единым словом.

Насколько он помнил, смерть матери не так уж сильно потрясла его. Он присутствовал на ее похоронах, сидел рядом с отцом в катафалке, стоял у края могилы, бросил горсть земли на гроб. Саймон помнил полумрак в доме, завешенные черной материей зеркала и окна, темную фигуру отца, свои собственные черные одежды. Но когда закончился официальный траур отца, все изменилось. В доме снова стало людно и весело, появились гости. Отец брал его с собой на охоту и рыбную ловлю. Всегда, когда граф бывал в своем загородном доме, они вместе обедали, и Джеффри, как казалось Саймону, совершенно переменился: теперь это был сияющий, всегда улыбающийся веселый человек.

Вплоть до того страшного дня, когда Саймону исполнилось десять лет. В тот день ему сказали, что его отец мертв. Но правду о его смерти он узнал только несколько лет спустя. Правду о том, что его отец любил жену графа Равенспира. Что любовники были захвачены на месте преступления. Что граф Равенспир хладнокровно убил свою жену и ее возлюбленного на заснеженной лондонской улице.

Джеффри Хоуксмур любил Маргарет Равенспир. А теперь сын Джеффри Хоуксмура, как по мановению волшебной палочки, соединился законным браком с дочерью Маргарет Равенспир.

Саймон оторвался от своих невеселых дум и понял, что его друзья смотрят на него со смешанным выражением интереса и тревоги на лицах.

— Тебя что-нибудь тревожит, Саймон? — спросил Питер.

Саймон усмехнулся, но по его улыбке нельзя было сказать, что ему весело.

— Ты хочешь сказать, беспокоит ли меня что-нибудь еще, кроме необходимости из последних сил терпеть гостеприимство отвратительного семейства, жаждущего моей крови?

Саймон покачал головой.

— Ладно, будем догонять остальных.

Было уже далеко за полдень, когда Ариэль услышала, что охота возвращается, — во дворе замка заклацали подковы, раздались выкрики слуги охотников, всадники спешивались, бросали поводья ожидающим их грумам и направлялись в большой зал, где их уже ждали вино и ужин.

Ариэль сидела в кресле-качалке у камина, собаки лежали у ее ног. Дженни давно ушла. Эдгар, сбившийся с ног в безуспешных поисках загадочного мальчишки, принесшего ему снотворное питье, повез ее домой. В комнате было тепло; лампы заливали ее мягким светом; на сковороде тлел пучок ароматных трав. На столике рядом с Ариэль стояли графин вина и чаша вкуснейшего печенья.

Услышав шум, донесшийся со двора, Ариэль оторвалась от своих размышлений и развязала фланелевую повязку, которая согревала ей горло. Лечение дало неплохие результаты: Ариэль уже не так хрипела, горло почти не болело. Но она все еще чувствовала усталость после ночного жара и вялость, которые даже притупили ее раздражение и гнев. Однако Ариэль все же собиралась присутствовать на ужине, так как пришло время стряхнуть с себя последствия простуды.

Она уже решила для себя, что не будет ничего говорить про исчезновение кобылы ни Саймону, ни Рэнальфу. Не надо показывать им, сколь важны для нее ее лошади.

Собаки насторожили уши и подошли к двери незадолго до того, как Саймон, коротко стукнув и не дожидаясь ответа, вошел в ее комнату. На собачий восторг при его появлении он ответил только кратким: «Лежать!» — и когда они огорченно направились к своему месту у камина, Саймон с улыбкой на лице повернулся к жене.

— Ты выглядишь гораздо лучше. А как чувствуешь себя?

— Достаточно хорошо, чтобы поужинать вместе со всеми, — заверила мужа Ариэль. — Хочешь вина?

— С удовольствием! Хочу пить, как верблюд в пустыне.

Саймон легонько провел согнутым пальцем по щеке жены и с удивлением увидел, как она отстранилась при этой ласке. Вспомнив поведение Дженни сегодняшним утром, он нахмурился.