область, Третий рейх нарушил… прежде всего, Версальский договор, являющийся основой мирного устройства на континенте».

Через четыре месяца — в июле 1936 года — во время приема верительных грамот от нового польского посла в СССР Вацлава Гжибовского из уст заместителя наркома иностранных дел СССР Николая Крестинского прозвучала «исключительно недипломатичная фраза» о том, что Советский Союз «проводит антигерманскую, антияпонскую, антиитальянскую политику», а «Польша ведет диаметральную политику, стараясь ослабить Лигу Наций, перечеркивая попытки создания коллективной безопасности». По главной сути «Польша находится в орбите германской политики». Вацлав Гжибовский никаких контраргументов не смог привести, поскольку, признает Войцех Матерский, «советская политика с 1934 года действительно была антигерманской, а в отвержение Восточного пакта вклад Варшавы был несомненным». В том же июле 1936 года польская дипломатия не поддержала и «советской акции в Лиге Наций, предлагающей автоматическое введение санкций против агрессора», напоминает историк. Не вызвало возражений Варшавы и вступление вермахта в Австрию 12 марта 1938 года, хотя оно стало еще более «болезненным ударом по Версальскому миру». Оказывается, польский министр иностранных дел еще в начале года был уверен, что такое случится, о чем он и поведал для Бенито Муссолини во время своего визита в Италию. Дуче был весьма удивлен. Но еще 23 февраля о том, что Польша отреагирует на аншлюс Австрии именно так, Юзеф Бек сказал и в своей беседе в Германом Герингом.

Глава польского МИДа предвидел также, что следующей жертвой Третьего рейха станет Чехословакия, подчеркивает Войцех Матерский, посему сделал специальное предложение на сей счет венгерскому регенту Миклошу Хорти, приезжавшему в феврале 1938 года в Варшаву. Оно заключалось в том, чтобы предусмотреть обоюдное «польско-венгерское взаимодействие на случай реализации тех предположений, прежде всего, на территории Словакии и так называемой Руси Подкарпатской». Министр исходил из той самой установки маршала Пилсудского, означавшей, что «поворот немецкой экспансии на юг отвратит заинтересованность Берлина в восточном направлении». Не исключено, что именно поэтому к поглощению Австрии и расчленению Чехословакии в Варшаве подготовились куда лучше, чем к ремилитаризации Рейнской зоны. Нет, о получении части Австрии или Пруссии речь в Польше в тот момент не шла. В прессе Речи Посполитой заговорили о «польском аншлюсе» другого рода, даже на уличных митингах раздались призывы «На Ковно!» — Каунас тогда был литовской столицей. Через пять дней после вступления вермахта в Вену «вице-министр Шембек направил литовским властям ультиматум с требованием в течение 24 часов установить с Польшей дипломатические отношения без всяких предварительных условий». На границе с Литвой была сконцентрирована 100‑тысячная армия.

Вот о чем извещал наркома обороны СССР маршала К.Е. Ворошилова и советский военный атташе в Польше П.С. Рыбалко — будущий маршал бронетанковых войск — в своей докладной записке, датированной 11 апреля 1938 года, ныне хранящейся в Российском государственном военном архиве. Четыре страницы плотного машинописного текста содержат информацию о том, как польское руководство усиленно старалось «показать общественному мнению мира, что Польша страна обиженная и ей необходимо если не помочь, то хотя бы не мешать готовить военную авантюру». Атташе сообщал также, что пограничному конфликту с Литвой предшествовала «поездка Бека в Берлин, приезд Геринга в Польшу и поездка его по нашей и Литовской (Так в тексте. — Я.А.) границе». Тогда «Геринг посетил укрепрайоны в Сарнах и Барановичи» (Так в тексте. — Я.А.). Помимо этого была «инспекционная поездка премьер-министра и министра внутренних дел генерала Славой-Сладковского с инспекторами армии по Литовской границе и посещение воинских частей, расквартированных в районах Ломжа — Гродно — Вильно — Барановичи». Газета «Nowa Prawda», которая «преждевременно выболтала правительственные планы захвата Литвы… была конфискована и немедленно закрыта, редактор запрятан в тюрьму».

Соседей-литовцев понуждали официально отказаться от Вильнюсского края, отторгнутого Польшей по итогам взаимной войны в 1919–1920 годах. Непосредственным толчком к новому раскачиванию польско-литовского конфликта, уточнял также военный атташе, «несомненно, послужил захват Гитлером Австрии», о чем Польша «заблаговременно была информирована». Аннексию Австрии она «приняла как должное», более того, говорится в докладной записке, Речь Посполитая «первая ликвидировала в Вене свое посольство». Оппозиционная польская пресса сообщала, что в ультиматуме литовскому руководству содержалось не только требование о срочном восстановлении нормальных дипломатических отношений, но и:

— о немедленном заключении военной конвенции и военного союза, получение в пользование одного порта в Мемеле или Паланге;

— о немедленном подписании экономического и таможенного соглашения, заключении торгового договора;

— о немедленном открытии железнодорожного, шоссейного, водного, воздушного, радио- и торгово-телеграфного сообщения;

— о предоставлении полной свободы действий польским меньшинствам в Литве, невмешательстве в их внутринациональные дела.

Заключительное требование состояло в том, чтобы «вопрос о Вильно считать исчерпанным», из литовской конституции следовало исключить пункт, в котором говорилось, что «Вильно является столицей государства». Политические ветры разносили по Речи Посполитой и утверждения, что ее главные люди — маршал Рыдз-Смиглы, генерал Славой-Сладковский и полковник Бек — поставили своей целью «либо захватить полностью Литву, либо добиться ее полного политического и военного подчинения». В Варшаве уже вслух называли Литву «польской Австрией». В столь острой ситуации литовские власти обратились за помощью в Париж, Лондон и Москву. Во французской столице польская акция была названа как «грубое выступление», которое «указывает на существование какого-то тайного соглашения Варшавы с Германией». В Москве уже назавтра послу Гжибовскому заявили, что «возможная акция Польши против Литвы вызовет серьезные осложнения» для страны, которую представлял слышавший такие слова дипломат. Получив советскую поддержку, правительство в Каунасе поступило пусть и половинчато, но все же по-своему: дипломатические отношения с Варшавой оно установило, но признавать справедливой аннексию своих земель не стало.

Еще более активно Речь Посполитая действовала в «чехословацком вопросе». За полторы недели до мюнхенского сговора, по условиям которого главы Франции, Великобритании, Италии дали Гитлеру согласие на раздел Чехословакии, Варшава через своего посла Казимежа Папе 21 сентября 1938 года предъявила Праге требование отдать Польше ту часть Тешинской Силезии, которая в 1920 году была включена в состав Чехословакии решением международного арбитража. В тот же день генеральный инспектор польских вооруженных сил маршал Эдвард Рыдз-Смиглы приказал сформировать специальную оперативную группу «Силезия» под командованием генерала Владислава Бортновского для вторжения на территорию южных соседей. Оно и случилось 1 октября — одновременно с вступлением гитлеровского вермахта в чешские Судеты. В Речи Посполитой такой шаг был воспринят как «огромный успех польской внешней политики». В ответ на советские протесты и обещание военной помощи чехословакам рейхсмаршал Герман Геринг и рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп заверили Юзефа Бека, что их правительство «в случае польско-советского конфликта пойдет дальше, чем доброжелательное отношение». Польское участие в разрушении общего дома чехов и словаков проходило