— Мы попросим дар у древнего брата, — объявил Человек. — Так сказали жены.

Так все и случилось. Миро стоял, обняв Кванду, рядом на траве сидел Голос, а свинксы творили чудо, куда более ощутимое и убедительное, чем те события, на основании которых Густо и Сида получили титул ос Венерадос.

Свинксы обступили старое толстое дерево на самом краю поляны, а потом стали по очереди забираться на него. Забравшийся немедленно начинал колотить по стволу палочкой. Скоро все устроились на стволе и ветвях, распевая что-то непонятное и выбивая палочками сложный, прерывистый ритм.

— Древесный язык, — прошептала Кванда.

Всего через несколько минут дерево стало явно крениться. Половина свинксов немедленно слетела на землю и принялась толкать ствол, чтобы он упал на поляну, а не на другие деревья. Остальные колотили по дереву еще яростнее, пели еще громче.

Одна за другой начали отваливаться могучие ветви. Свинксы сразу подхватывали их и уносили с того места, куда должен был упасть ствол. Человек принес одну из них Голосу, тот осмотрел ветку и протянул Миро и Кванде. Толстый конец, которым ветка крепилась к дереву, оказался совершенно гладким. Край не был плоским, поверхность образовывала острый угол. Но никаких волокон, обломков, капающего сока — никаких следов насильственного отторжения от ствола. Миро провел пальцем по излому — дерево было холодным и скользким, как мрамор.

Наконец от «древнего брата» остался только ствол, нагой и величественный. Белые пятна, отмечавшие расположение отвалившихся ветвей, ярко блестели на солнце. Пение стало почти невыносимым, потом смолкло. Дерево наклонилось, а потом легко и плавно заскользило к земле. Раздался страшный, сотрясающий поляну удар, и наступила тишина.

Человек подошел к упавшему дереву, начал гладить огромный ствол, напевая что-то себе под нос, и под его руками кора стала трескаться и сползать. Трещины росли, потом соединились в одну большую, идущую вдоль ствола. Подбежали свинксы и начали стаскивать кору, словно кожуру с банана. Два длинных глубоких желоба. Свинксы утащили кору куда-то в сторону.

— Вы когда-нибудь видели, на что у них идет кора? — поинтересовался Голос.

Миро покачал головой. У него не было слов.

Теперь вперед выступил Стрела, тоже что-то тихо напевая. Свинкс водил пальцами по стволу, словно указывая, какой должна быть длина и ширина каждого лука. Миро видел, как на стволе проступают линии, как трещит, сжимается и расходится древесина, а через мгновение в углублении ствола уже лежал лук — прекрасный лук из полированного дерева.

Теперь свинксы подходили к дереву по очереди, пели свои песни и чертили на стволе. А потом отходили с новыми дубинками, луками, стрелами, легкими ножами с тонкими лезвиями, длинными прутьями для корзин. Под конец, когда ствол сократился наполовину, все отступили назад и запели хором. Ствол задрожал и рассыпался на десяток длинных, ровных жердей. Дерево исчезло.

Человек медленно вышел вперед и опустился на колени рядом с жердями. Очень нежно положил руку на ближайшую. Потом откинул голову и начал петь. Одна мелодия, без слов, самая печальная песня, которую доводилось слышать Миро. Песня не кончалась, пел только Человек, и через несколько минут Миро заметил, что остальные свинксы смотрят на него и чего-то ждут.

Потом Мандачува подошел к нему и прошептал:

— Пожалуйста. Будет хорошо, если ты тоже споешь для брата.

— Я не знаю как, — ответил Миро. Им овладели страх и беспомощность.

— Он отдал жизнь, — сказал Мандачува, — чтобы ответить на твой вопрос.

«Ответил на один, а породил тысячу», — подумал Миро, но все же шагнул вперед, встал на колени рядом с Человеком, коснулся пальцами той же холодной гладкой деревяшки, которую сжимал свинкс, запрокинул голову и дал своему голосу свободу, сначала медленно и неуверенно, нарушая мелодию и ритм, не слыша себя. Потом Миро понял цель этой странной песни, ощутил рукой смерть дерева, и его голос стал громким и сильным, столкнулся в воздухе с голосом Человека, оплакал гибель брата, поблагодарил его за самопожертвование, обещал использовать его смерть на благо племени, жен, детей, братьев, для их жизни и процветания. Вот в чем был смысл песни, смысл гибели дерева, и, когда песня закончилась. Миро наклонился, коснулся лицом холодной поверхности дерева и прошептал слова прощения — те самые, что шептал он на склоне холма над телом Либо пять лет назад.

Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?

Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.

Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?

Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил.) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.

Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды?

Кванда Квенхатта Фигейра Мукумби. Записи диалогов. 103:0:1970:1:1:5.

Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, расположенные при соборе. Дом и Дона Кристанес, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагра собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.

Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.

— Очень красиво, — сказал епископ.

Босквинья обернулась к Дому Кристано.

— Узнаете?

Он покачал головой:

— Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.

Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:

— Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?

Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.

— Я не знаю, зачем мы здесь собрались.

Босквинья повернулась на стуле:

— Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?

— Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.