— Не то чтобы кому-то из вас нравилась Новинья. Холодная, надменная женщина, не удостаивавшая вас даже приветствием. Но она много меньше его. Она — мать его детей. А потому, когда он бил ее, он заслуживал прозвища Кано.

Они были ошарашены, они перешептывались. Те, кто сидел на траве рядом с Новиньей, бросали на нее косые взгляды и быстро отворачивались. Им было очень неприятно — Голос опять говорил правду! Они не любили Новинью, боялись и жалели ее.

— Скажите мне, этого человека вы знали? Он проводил в барах больше времени, чем все вы вместе взятые, но даже там не завел друзей. Вы даже не могли сказать, сколько именно он пил. Был хмурым и вспыльчивым до выпивки и таким же хмурым и вспыльчивым перед тем, как отключался. И никто не видел разницу между Маркано трезвым и Маркано пьяным. Вы не слышали, чтобы у него был друг, и никто из вас не хотел видеть его в своем доме. Да, таким вы знали этого человека, большинство из вас. Кано, Почти животное.

«Да, — думали они. — Таким и был». Первоначальный шок откровенности уже прошел. Они уже привыкли к мысли, что Голос не собирается ничего смягчать и приукрашивать в этой истории. Но все же им было неловко из-за нотки иронии — даже не в голосе, а, скорее, в самих словах. «Почти животное», — сказал он, но, конечно, Маркано был человеком, и это значило, что, понимая ход их мыслей, Голос не собирался соглашаться с ними.

— Некоторые из вас, те, кто работает на сталелитейном в Варрио дас Фабрикадорес, знали его как сильного парня, которому можно доверять. Вы знали, что он никогда не обещает того, чего не может сделать. И всегда делает то, что обещал. На него можно было положиться. А потому в стенах сталелитейного к Маркано относились с уважением. Но, покидая их, вы начинали обращаться с ним, как все остальные, — игнорировали его, забывали о нем.

Теперь ирония слышалась отчетливо. Хотя в голосе — ни намека, а слова по-прежнему просты и лишены всякой внешней силы. Но люди, работавшие с Маркано, додумывали про себя: «Мы не должны были забывать о его существовании. Если он чего-то стоил на работе, значит, и в жизни, наверное, нам следовало хоть немного да уважать его».

— А многие из вас знали кое-что еще, хотя никогда не говорили об этом вслух. Вы знали, что прозвище Кано он получил задолго до того, как заслужил его. Вам было десять, одиннадцать, двенадцать лет. Маленькие мальчики. А он так вырос. Вам становилось стыдно стоять рядом с ним. А еще вы боялись, чувствовали себя беспомощными.

Дом Кристано пробормотал на ухо жене:

— Они пришли за сплетнями, а он дает им ответственность.

— А потому вы стали обращаться с ним, как люди всегда обращались с теми, кто больше и сильнее их, — продолжал Голос. — Вы сбились в стаю. Как первобытные люди для охоты на мастодонта. Как квадрилья матадоров, которая хочет утомить огромного быка, ослабить его, чтобы убить. Щипки, толчки, насмешки. Пусть он все время вертится. Пусть он не знает, с какой стороны придет следующий удар. Бросайте в него колючки, чтобы они застряли под кожей. Пусть он сходит с ума от боли. Посмотрите, он такой большой, а мы можем заставить его делать всякие штуки. Можем заставить его кричать. Можем заставить его бежать. Мы даже можем заставить его плакать. Видите? Он все-таки слабее нас.

Эла злилась. Она хотела, чтобы он обвинял Маркано, а не оправдывал его. То, что у него было трудное детство, вовсе не дает ему права сбивать маму с ног каждый раз, когда на него находит приступ ярости.

— Я не обвиняю вас. В те времена вы были детьми, а дети жестоки, потому что не умеют по-другому. Теперь вы бы так не поступили. Но вот я напомнил вам, и вы сами можете легко отыскать ответ. Вы очень долго называли его псом. И в конце концов он стал им. На всю оставшуюся жизнь. Причинял боль беспомощным людям. Бил свою жену. Так жестоко и оскорбительно разговаривал со своим сыном Миро, что тот порой сбегал из дома. Он вел себя так, как вы его научили. Он стал тем, чем вы его назвали.

«Ты дурак, — думал епископ Перегрино. — Если люди всего лишь реагируют на то, как ведут себя с ними другие, значит, никто ни за что не отвечает. Если ты не сам выбрал свои грехи, как же ты можешь раскаяться?»

И, словно услышав беззвучное возражение епископа, Голос одним жестом как бы стер предыдущие слова.

— Но все легкие ответы обычно лживы. Все эти мелкие пакости не сделали Маркано жестоким. Он просто стал хмурым и недоверчивым. А когда вы выросли из роли мучителей, он тоже перерос свою ненависть к вам. Он был не из тех, кто помнит зло. Его ярость остыла и превратилась в подозрительность. Он знал, что вы презираете его, и научился жить без вас. В мире.

Голос на мгновение остановился, а потом задал вопрос, который сейчас задавали себе все:

— Так как же он превратился в жестокого человека, которым вы его знали? Подумайте минуточку. Кто получал полную меру его жестокости? Его жена. Его дети. Есть люди, которые бьют жену и детей, потому что жаждут власти, но слишком слабы или недостаточно умны, чтобы завоевать власть во внешнем мире. Беспомощная жена, дети, привязанные к нему нуждой, обычаями и, что много хуже, любовью, — единственные жертвы, которыми он может править.

«Да, — подумала Эла, украдкой бросая взгляд на мать. — Вот чего я хотела. Вот почему я просила его Говорить о смерти моего отца».

— Да, в мире есть подобные люди, — кивнул Голос. — Но Маркос Рибейра не относился к их числу. Подумайте еще раз. Разве вы видели хоть раз, чтобы он ударил кого-то из своих детей? Ну хоть раз? Вы, те, кто работал с ним, разве он пытался навязать вам свою волю? Разве он возмущался, когда выходило не так, как он хотел? Маркано не был слабым и злым. Он был силен. Он не нуждался во власти. Только в любви. Не в страхе. В преданности.

На губах епископа Перегрино мелькнула хмурая улыбка — так дуэлянт салютует достойному противнику. «Ты ходишь по кривой дорожке, Голос, вертишься вокруг правды, финтишь. Да, а когда ты нанесешь удар, то, пожалуй, не промахнешься. Эти люди пришли сюда за развлечением и не знают, что они — твои мишени, что укол будет нанесен в сердце».

— Некоторые из вас должны помнить один случай, — продолжал Голос. — Маркосу уже исполнилось тринадцать, собственно, как и вам. Вы гоняли его по травянистому склону на заднем дворе школы и вели себя еще хуже, чем обычно. Вы кидали в него камни, хлестали саблями из капима. У него уже кровь текла, но он терпел. Пытался убежать от вас. Просил остановиться. Тогда один из вас ударил его в живот, ударил по-настоящему и сделал ему так больно, что вы не можете себе этого представить, ибо Маркано уже тогда страдал от болезни, которая и убила его. Он еще не привык к боли, к уязвимости. Ему казалось, он умирает. Вы загнали его в угол, вы убивали его. И он ударил в ответ.

«Откуда он узнал? — удивлялось полдюжины мужчин. — Это было так давно. Кто рассказал ему? Все произошло совершенно случайно. Случайно — и все. Мы не хотели ничего дурного, но, когда его рука вылетела вперед, его огромный кулак, будто кабра лягнула, — он хотел сделать мне больно…»