– Садитесь, Григорий Афанасьевич. Не волнуйтесь, мы займем у вас всего лишь полчасика, не больше. Буквально пара вопросов – поверьте, это очень важно для следствия!

Вот каким вежливым мог быть при желании Родион Агрба, бывший рубоповец. Впрочем, его обходительного поведения хватило до ближайшего кладбища – того самого, на котором только что с применением насильственных методов допрашивали Константина Пилипенко. Очень скоро мы снова стояли недалеко от заброшенных могил, и я наблюдал через открытую дверь «Тойоты», как неистово и бешено Агрба волочит за шиворот свою новую жертву сквозь поросль лебеды и крапивы.

– Пойдем, Джеф, – сказал я.

– Пойдем, доктор, – сказал Джеф.

Мы пошли не спеша – начали уже привыкать. Крик Ледяного, леденящий душу, доносился издалека – казалось, что его режут, вешают, пинают ногами и насилуют одновременно. Мы с Мулькиным синхронно пожали плечами, знали уже, что увидим.

Именно это и увидели. Распростертое на поляне, корчащееся тело Ледяного. Пистолет, приставленный к его лбу. Бычий корпус Агрбы, нависающий над членистоногой скелетиной Романчука.

– Тварюга, вонючка, дерьмо лагерное!!! – хрипло, как бы на нервном срыве, орал Родион. – Ты хоть понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю?! Насыплю тебе полные карманы отравы, накидаю порошка доверху, и пойдешь чалить по новой! Хана тебе, торчок! Запихну снова на зону, и маляву вслед кину, чтобы задвинули тебе в очко лом до самых гланд!

Я вздохнул. Хорошо иметь Агрбу в союзниках, но не дай бог заиметь подобного типа во врагах.

Вроде бы, Родион занимался сейчас правильным делом. То, как он это делал, не нравилось мне категорически, и в то же время я понимал, что другого выхода у нас нет – малейшее промедление могло стоить Денису жизни. К тому же Ледяного уже допрашивали насчет «Некромантов», и не добились ничего. Теперь следовало действовать куда жестче, чем в прошлом.

Родион мог позволить себе действовать жестко, потому что он уже не был ментом, был он замаскированным подлизой, то бишь жуликом без совести и уважения к закону. В этот момент я невольно вспомнил Мозжухина, и еще раз подумал, что ни на шаг не приблизился к разгадке того, хорошие подлизы или все же плохие.

Наконец Агрба, вдоволь натешившись, отпустил парня. Тот пополз на четвереньках, близоруко нашаривая в траве очки. Нашел окуляры, водрузил их на нос, размазал рукавом кровь по лицу.

– Ты понял, что тебе хана? – в очередной раз осведомился Родион.

– Я освободился законно, все документы в порядке, – просипел Ледяной. – И сейчас не ширяюсь, в полной завязке. Хочу стать нормальным, понимаете? Что вы можете мне пришить?

– Пришить можем что угодно. Сам знаешь, как это делается.

– Зачем вам это нужно? Что вы вообще от меня хотите?

– Вот это уже другой разговор, – Родион одобрительно кивнул. – Мы именно хотим от тебя кое-чего, дружочек. И надеемся, что ты будешь вести себя правильно.

– Что значит правильно?

– Ты нам кое-что расскажешь. И тогда мы тебя отпустим. И все будут довольны.

– Вряд ли я вам чем-то помогу. Я ни с кем не общаюсь, не вижусь ни с кем из моего прошлого. Мне это больше не нужно, мне хватило, понимаете? Хватило досыта! – Григорий провел пальцем по горлу. – Я не видел никого из них со времени суда.

Гриша Романчук создавал впечатление приличного, довольно хрупкого и в целом культурного человека, несмотря на свое бывшее наркоманство и отсидку в исправительной колонии. Мне хотелось вмешаться, сказать Родиону: «Отстань от парня, видишь, он завязал искренне». Будь мы в другой ситуации, так бы и сделал. Но теперь я ждал, помнил о другом парне, куда более юном и беспомощном, жизнь которого, ускользающую в колодец смерти, мы судорожно, бегом, пытались зацепить и вытащить на поверхность. Помнил о Денисе Сухареве.

– Ты ширяешься, – заявил Агрба, хищно втянув воздух волосатыми ноздрями. – Я чую, что ты ширяешься, знаю это. Могу рассказать подробнее: ты завязал с «черняшкой», давно завязал, и все время, пока сидел на зоне, не вмазывался ничем – переломался, перетерпел, а потом вспоминал наркотические свои годы как страшный сон, и уверен был, что никогда такое не повторится. Ты ходил в церковь, был активистом и зарабатывал досрочное освобождение. Но когда вышел на волю, укололся… – Родион задумался, уставившись в небо, словно вычитывая там тайные знаки. – Ага… месяц назад ты пустил дозу по вене, в первый раз после долгого перерыва. Вмазался чистым морфием – среди наркоманов, ходят дурацкие легенды, что от «чистяка» подсадки не бывает. И сидел на морфии две недели. А потом перешел на героин…

– Хватит! – истерически завизжал Ледяной. – Достали, суки! Все про меня знаете, да? Следите за мной, в затылок дышите, да? Ну и что мне пошьете, что? Фашисты, гэбуха гребаная! Думаете, я хотел колоться? Да я те полтора года, что на зоне тянул, дышал, считай, свежим воздухом! А сюда вернулся – и опять то же дерьмо! Не хочу я колоться, честно! Что мне делать? Ну что?

– Кто тебя снова подсадил на иглу? – спросил Родион, наклонившись над парнем.

– Какая разница?

– Разница большая. Интересная, я бы сказал, разница.

– Идите все на хрен, суки!!!

– Мальчик, не надо нам тут так делать пальцами, – Родион надменно усмехнулся, изогнув толстые красные губы. – Не надо нам тут соплями брызгать, никому твои чувства не нужны. Отвечай конкретно, по делу: когда ты в последний раз видел Трупака? Где его найти?

Родион говорил неторопливо, веско, выглядел спокойно, вроде бы смирил свое желание продолжать физическое насилие. Но я чувствовал, что сдерживается он с трудом. Он сжимал и разжимал кулаки, разминая пальцы, хрустел костяшками, щека его едва заметно дергалась. Внутри его все кипело. Он искренне переживал за мальчишку Дениса – от всей души, ни за какие деньги нельзя так заставить переживать. И в этом переживании, стало быть, проявлял себя как хороший человек. Хороший, добрый? Какое там… Признаюсь честно, давно я не видел человека настолько страшного. Если бы для спасения Дениса нужно было пристрелить Ледяного на месте, он сделал бы это не задумываясь. Во всяком случае, так это выглядело.

Почему? Ведь Родион никогда не видел Дениса живьем, парнишка был для него лишь, выражаясь по-милицейски, объектом оперативной разработки. Только из-за того, что Романчук – наркоман, а Дениса велел спасти таинственный и всемогущий Ганс? Неужели приказ Ганса был для Родиона достаточным стимулом, чтобы полюбить украденного пацана Дениса как собственного сына?

Выходило, что именно так.

А то, что Ледяной снова подсел на иглу, сомнения не вызывало, я вдруг увидел это сам. До сих пор мне приходилось наблюдал наркоманов, распростертых на больничной кровати, полуживых, корчащихся в ломках, пылающих в горячке сепсиса. Сейчас передо мной был наркоман «раскумаренный» – находящегося под небольшой дозой, не валящей с ног, но все же делающий его облик и поведение неестественными. Острые, словно прорезанные бритвой морщины, опущенные от носа к углам рта, делали лицо его растрескавшимся, как терракотовая ваза. Серые сальные волосы – расческа не прикасалась к ним пару недель. Говорил он странно: неморгающие глаза, и при этом быстро движущийся, выплевывающий слова рот. И бледный язык, постоянно облизывающий нижнюю губу – словно раздвоенный язык змеи, выкидываемый змеёю каждые несколько секунд. Известно, зачем это нужно змее – таким образом она получает информацию. Но для чего это нужно наркоману?