– Отпусти меня! Поставь на землю! – в отчаянии кричал карлик.

– А, мой добрый Тиббетс! – усмехнулся Милафор, поднося карлика к глазам – Ты сослужил мне прекрасную службу! Все прошло, как задумано?

Тиббетс немедленно успокоился.

– О да, хозяин! – с энтузиазмом заверил он. – Паратус окружен, а эти злодеи ужасно голодны. Он попал в капкан самого дьявола, если позволите так выразиться.

– Хорошая работа, – похвалил Милафор, глядя туда, где бушевало пламя.

– Насчет моего вознаграждения… – начал Тиббетс. Но договорить не успел. Милафор одним резким движением свернул ему шею и швырнул в сточную канаву на кучу мусора.

Вознаграждение ему? Да, карлик прекрасно выполнил поручение, однако Милафор никогда не награждает предателей.

Гермиона бросилась туда, где разгорался пожар и слышались звуки битвы. Время от времени в ночи раздавались громкий лай Тига или жуткий вой дерга, и это заставляло ее бежать еще быстрее.

Сразу же после взрыва она втолкнула Мэри и Крикса в заведение Кэппона и велела тому присмотреть за ними и никуда не выпускать. Конечно, Кэппон был потрясен тем поразительным обстоятельством, что какая-то невидимая леди смеет ему приказывать. Но он недаром прожил в Дайалсе всю свою жизнь, чтобы не распознать лицо опасности, пусть и невидимой. Дождавшись, пока дверь закроется и засов встанет на место, Гермиона отправилась на поиски Рокхерста.

– Saol amhain, gra amhain, – твердила она на бегу.

Мэри и Крикс изложили ей теорию, согласно которой дыру можно навсегда закрыть с помощью магии кольца Милтона. Если Гермионе удастся вовремя его снять, а Рокхерст воспользуется им, чтобы запечатать вход, дыра будет закрыта навсегда, так что услуги Паратуса больше не понадобятся.

Гермиона остановилась на углу, пытаясь определить, где находится. Севен-Дайалс, конечно, не Мейфэр: улицы так узки и извилисты, что найти дорогу почти невозможно. Но тут она увидела таинственный свет и побежала туда, продолжая бормотать себе под нос слова, которым научила ее Мэри.

– Saol amhain, gra amhain, – повторяла она снова и снова.

«Одна жизнь, одна любовь». Это была клятва в верности. Та самая, с которой было отлито кольцо. Одна жизнь, одна любовь.

Гермиона точно знала, что это означает. Рокхерст был и останется ее единственной любовью. О, хоть бы он был еще жив!

Обуреваемая тревогами, Гермиона не заметила преграды и, споткнувшись, растянулась на грязных булыжниках.

– Только не очередное испорченное платье, – вздохнула она, раздраженная тем, что к тому моменту, когда все будет кончено, у нее не останется ни одного муслинового платья. Вдобавок она растеряла половину шпилек, и сейчас волосы спутанной массой свалились на плечи. При такой жизни невозможно выглядеть прилично!

Но раздражение мигом унялось, когда она перекатилась на бок и увидела, за что зацепилась ногой. Это была рука, если точнее, рука Тиббетса. А где сам Тиббетс?

Его глаза невидяще уставились в небо.

Гермиона уже открыла рот, чтобы закричать, но губы запечатала ледяная ладонь. Кто-то схватил ее под мышки и поднял.

– Что тут у нас? – спросил спокойный вкрадчивый голос.

Гермиона извернулась, чтобы взглянуть на врага. Горло перехватило страхом. Злой дух ухмыльнулся:

– Котенок! Как приятно снова тебя видеть! – Милафор пригладил ее волосы и, подавшись вперед, прошептал: – Ты как раз вовремя! Думаю, ты мне пригодишься! Поможешь прикончить своего возлюбленного Паратуса!

Рокхерст знал, что его могут убить в любую минуту. Но ублюдки пока что играли с ним. Изматывали. Нападали по трое сразу, а потом отступали, позволяя собратьям занять их место.

Тиг уже не раз показал себя, действуя с той же осмотрительностью и хитростью, как погибший Роуэн. Но настоящая битва происходила в душе Рокхерста, потому что мрак рвался на свободу, чтобы сражаться с чудовищами с помощью темных сил, способных покончить с любым противником.

Однако Рокхерст сопротивлялся. Если он даст волю темным силам, как найдет дорогу обратно? Без нее…

Он, который никогда не хотел ничьей помощи. Человек, который бродил по Лондону в одиночестве, сражаясь с демонами, теперь понял, что быть Паратусом – это куда больше, чем быть просто одиноким мстителем. И что его предки, даже пресловутый Томас Херст, не знали истинного значения миссии Паратуса.

Недостаточно быть всегда начеку. Нужно быть всегда готовым. И использовать все средства для того, чтобы бороться с царством зла. А в числе этих средств была и помощь Тени.

Рокхерст рассмеялся громко и искренне, прежде чем отрубить руку дерга, пытавшегося напасть на него.

Ну да, теперь он все понял. Как раз в тот момент, когда конец близок. Но он еще мог сделать то последнее, что позволило бы ему умереть с честью.

Граф повернулся к Тигу:

– Беги к ней, мальчик. Беги к ней и защити. Но пес не двинулся с места. Только залаял.

– Иди к ней, – повторил Рокхерст. – Спаси ее! Однако, подняв глаза, он понял, почему Тиг остался на месте.

Вперед выступил Милафор с вытянутой рукой, словно удерживая кого-то.

И не потребовалось тысячелетней мудрости Паратуса, чтобы понять, почему губы Милафора изогнуты в торжествующей улыбке.

– Отпусти меня! – велела Гермиона, пытаясь вырваться.

Перед ней стоял Рокхерст. Кровь лилась из ужасной раны на руке. Пошатываясь, он сражался с двумя дерга, пытавшимися его свалить.

Демон дернул ее к себе и потянул носом:

– Ты изменилась, котенок. От тебя разит Паратусом.

– Позвольте объяснить, что это очень дорогие духи от «Флорис»… – взвилась Гермиона.

– Не этот жалкий лепет весны, – фыркнул Милафор. – Его запах.

О, это не сулит ничего хорошего!

Гермиона прикусила губу и украдкой взглянула на Рокхерста. Карпио больше не плясал, не пел, разрезая воздух, и с ее наблюдательного пункта это выглядело, как…

Нет, такого быть не может! Он сдался!

И она тут же получила доказательство.

– Иди к ней, – обратился Рокхерст к Тигу. – Спаси ее. Значит, в самом деле опустил руки! Посылает к ней Тига, прежде чем начать последнюю, смертную, битву. Перед тем как встретить свою погибель.

Неужели не понимает, что тогда все пропало?!

Гермиона не могла разобраться, то ли рвется ее сердце, то ли она вне себя от бешенства. Если бы только он послушал ее…

Но тут Рокхерст посмотрел в их сторону, словно впервые увидел врага, и Гермиона могла бы поклясться, что заметила в его глазах искру жизни.