Этот третий приближался бесшумно и незримо, однако его выдавало бордовое, с красными сполохами свечение: Ражный находился в состоянии «полёта нетопыря» с того момента, когда Скиф окончательно сковал его кандалами рук.

Теперь было время парить чувствами над землёй…

То, что это не человек, а зверь, он понял в тот миг, когда услышал с правой стороны тихий, злобный рык. Ражный не мог видеть волка, но слишком хорошо знал, что последует за этим: зверь распалял себя и готовился к прыжку.

— Не смей, — просипел он сквозь зубы. Скиф отреагировал мгновенно, сдавил головой горло и вообще перекрыл дыхание. Волчий хищный рык стал напоминать собственный голос Ражного. Должно быть, Молчун сейчас чуть присел на передних лапах, а задние напружинил, чтобы метнуть тело вперёд.

— Не подходи, не делай этого, — хотел сказать он, но получилось некое клокочущее бухтение.

И тут инок резко ослабил объятья, затем с трудом, будто цепи снимал, расцепил руки и отскочил на два шага.

— Ты сказал — довольно? — хрипло спросил он. Ражный вздохнул, голова закружилась от переизбытка кислорода.

— Я сказал — довольно, — подтвердил он, озираясь: Молчуна не было…

— Показалось, ослышался, — признался Скиф, едва владея речью.

— Я вроде тоже… Ослышался.

— Что — тоже? — выплёвывая слова, как боль, спросил тот. — Признаешь мою победу?

— Да, твоя взяла…

Скиф сразу же убрёл с ристалища и лёг на землю. А Ражный выдрал ноги, утонувшие в сырой земле, сделал несколько шагов вправо — туда, где стоял волк, — позвал хрипло, разминая деревянный язык:

— Молчун?.. Ты где? Зачем пришёл?

В ответ лишь шуршали незримые, падающие с деревьев листья…

Он склонился, ощупал землю — снег давно растаял, и следов на земле не оставалось…

По традиции побеждённый обязан был, передав Поруку, немедленно уйти с ристалища и не задерживаться в Урочище; оно сейчас всецело принадлежало победителю, и никто не должен видеть, как будет он торжествовать, радоваться, воздавать благодарение земляному ковру, деревьям, небу и солнцу. Искреннее проявление чувств аракса, а тем более старого инока — таинство, интимное действо, запретное для чужого глаза.

Ражный не сходил с ристалища, ожидая, когда Скиф отлежится и спросит Поруку, разве что обошёл его по кругу, вглядываясь в темноту — не сверкнёт ли в темноте волчий взгляд…

Прошло около получаса — инок лежал, раскинув руки и оставаясь неподвижным. Конечно, то, что он сделал в братании, то, что выдержал многочасовой блокирующий жим, вряд ли кто смог бы сделать. И его смертельная усталость естественна… Однако начало уже светать, а Скиф так и не встал хотя бы о Поруке спросить. Не сходя с ристалища, Ражный приблизился к нему и лишь сейчас заметил состояние инока: он тяжело ворочал головой, тихо мычал и скрипел зубами, что никак не вязалось с победителем.

— Скиф? — окликнул он. — Тебе плохо, Скиф? Тот перевернулся на живот, примолк, затаился, лишь руки медленно царапали, сжимая в кулаки подстилку из дубовых листьев. Он мог надорваться, мог от перенапряжения лопнуть лёгочный сосуд, могло открыться внутреннее кровотечение, но гордость победителя не позволяла обратиться за помощью к поверженному противнику…

Ражный подошёл вплотную, присел в изголовье.

— Что с тобой, Скиф?

Он перестал грабать пальцами землю, замер с полными кулаками и послышался негромкий, сдавленный смех.

Или плач?..

— Слышишь меня?.. Чем тебе помочь? Скиф поднял голову, затем кое-как поднял себя с земли.

— Чем ты поможешь? — спросил, всхлипывая-плакал! — Ну чем ты мне поможешь?!

Едва передвигая столбообразные ноги, отошёл к крайнему дубу, обнял его, постоял минуту и вдруг ударил по нему кулаками, сшибая кору, — забелели пятна обнажённой древесины,

— Все пропало! Все пропало

— Ты же победил, Скиф…

— Победил?! — взревел он. — Я примучил тебя в братании! И то не уложил на лопатки!.. А должен был уложить в кулачном бою! Должен был!

— Разве это теперь важно, как победил?..

— Тебе не важно! Потому что ты ещё дубок зелёный! Для тебя только победа, и больше ничего! А с меня листья облетают! Мне важно! Почему я тебя не сделал в зачине?! Почему?!

Инок заскрипел зубами, в крайнем отчаянии помолотил воздух кулаками и, спохватившись, что не должен показывать своих чувств в присутствии молодого аракса, сел под дерево, помолчал, зажимая себя в кулак.

— Десять лет готовился к этому поединку, — справившись с собой, проговорил он печально. — Десять лет искал систему нападения и защиты, полмира объехал, всех самых старых иноков отыскал. Год в Индий прожил, переболел лихорадкой, потом год на Кавказе, два — в Иране. В мусульманство перешёл, обрезание сделал! Чтоб пустили хотя бы глянуть на их тайные камлания в пещерах… Три года по Карпатам ползал, у русинов жил, в гуцула превратился-и все впустую, да? Все напрасно?!

— Почему же напрасно. Скиф? — это было странно — утешать победителя. — Ты нашёл, что искал… Я ничего даже не слышал о таких… плясках. Танцевал, как Эсамбаев…

— Вот именно! Танцевал, а не дрался! И ты устоял! Против меня устоял!.. Все драному псу под хвост! Десять лет жизни! Что скажу Ослабу? А Пересвету?!

У него опять начиналась истерика, и дабы не показывать слабости свои, он побежал прочь, так и забыв спросить о Поруке. И хотя Ражный не получал её от калика, все равно Скиф должен был узнать, где и когда состоится его следующий поединок. Если же по какой-либо причине побеждённый не имеет Поруки, то победителю надлежит искать встречи с Пересветом.

Впрочем, у них с иноком могли быть свои специфические отношения, и он не нуждался в слове Ражного, зная наперёд, с кем и когда предстоит сойтись на ристалище…

Однако спустя минуты три, когда Ражный уже хотел уйти к дому вотчинника, Скиф вернулся. Не глядя на бывшего соперника, он забрёл на ристалище и стал собирать в букетик редкие, уцелевшие цветы — иные чуть ли не из земли выкапывал. К этому времени совсем рассвело, сквозь низкую облачность проступила заря, и только теперь открылась картина суточной схватки: вместо клумбы было месиво из вязкого суглинка и стеблей портулака.

Собрав горсть не распустившихся ещё цветов, он положил её на траву и стал тщательно оттирать босые ноги: среди араксов была примета, что если унесёшь с собой землю с ристалища, то следующего поединка может и не быть.

Потом вместо традиционного прощания вдруг спросил:

— Послушай, Ражный… мне почудилось, кто-то третий был? Когда ты сказал — довольно?

— Мне тоже, — обронил Ражный.

— Что — тоже?

— Кто-то третий подходил…

— Но ведь такого не может быть?.. Значит, почудилось. Ты же не станешь оспаривать победу?