А. Вот пусть литературоведы и разбираются. Или критики.

Р. Слышу в вашем голосе скепсис по отношению к литературному сообществу. А ведь вы, когда начали писать, волей-неволей стали его членом, что повлекло за собой перемену образа жизни, круга общения. И как вам литературная тусовка? Сильно отличается от браконьеров и егерей?

А. (Улыбается.) Не слишком. Потому я и стараюсь держаться от нее подальше. Мое дело – печки. И писать в тетрадке. Я люблю ручкой. У меня есть парочка хороших ручек, но могу и карандашом.

А что до литературного круга общения, «в тайге много разный люди есть», как говаривал Дерсу Узала. Не только тусовка. Вот, скажем, на книжной ярмарке в Хельсинки мне посчастливилось познакомиться с Битовым. Андрею Георгиевичу меня представил Дмитрий Новиков, и мне навсегда запомнилась история, которую рассказал Битов о себе, и тот язык, каким он это сделал. Слушать его – сущее удовольствие. Я попробую передать фабулу его рассказа своими словами, хотя тщетно пытаться обрисовать его скупую мимику и передать звучание его речи.

Мы стояли у входа в российское посольство перед приемом у посла и разговаривали, вернее, Битов тихо говорил, глядя в сторону, а мы слушали, стараясь не пропустить ни слова. Не из чувства близости к мэтру, а просто интересно и смешно было до слез. Битов курил, мы не решались. Мимо нас разные писатели проходили. Большого роста писатель Н. громко поздоровался: «Здравствуйте, Андрей Георгиевич! Как поживаете? Нас с вами познакомили на (например) фуршете по поводу вручения Межгалактической премии имени Станислава Лема». – «Здравствуйте-здравствуйте, – не повышая голоса, ответил Битов, кивнул, а когда тот прошел мимо, повернулся к нам и спросил, не меняя тональности и выражения лица: – Кто это?»

Рассказал он примерно следующее – буду говорить как бы от его лица.

Вторая изданная книга у писателя всегда хуже первой. Происходит это потому, что читатель и даже критик ждет от автора того же, что было в первой, а нормальный писатель растет, меняется и пишет другую книгу. Потому всем, кроме писателя, она кажется хуже. И вот когда у меня вышла вторая книга, в шестьдесят восьмом, что ли (могу ужасно врать), один знакомый член Союза писателей, человек довольно талантливый и рассеянный, что, однако, не мешало ему быть секретным агентом контрразведки, бежал ко мне через оживленную улицу, презрев мчащиеся мимо автомобили, и кричал на всю округу: «Поздравляю! Хуже! Хуже!!!»

У меня лично от этого рассказа Битова слезы текли истерические, а он только устало улыбался. Потом мы последними поднялись в зал для торжественных приемов, посол встречал всех на верхней площадке лестницы перед входом в этот зал, выслушивал очередь представляющихся писателей и писательниц, подавал руку для рукопожатия и молча улыбался. Но, увидев Битова, просиял: «Андрей Георгиевич, какая честь! Читал вас, читал! Правда, давненько…» – и протянул ему руку. Битов пожал ее, кивнул и прошел мимо, не останавливаясь. Причем выглядело это отнюдь не вызывающе и даже не невежливо. Он был словно рассеян. Так Пушкин, наверное, проходил мимо какого-нибудь министра на дворцовом приеме.

Я был поражен. А посол нас с Новиковым, к счастью, даже и не заметил после Битова…

Р. Спасибо, Саша. История замечательная. Однако ваши слова о живущих в тайге разных людях невольно возвращают нас к таким непохожим на ваших прежних героев северным индейцам из повести «Индейские сказки» и к контексту северной прозы в целом, от разговора о котором, как я погляжу, вы стараетесь ускользнуть. В «Сказках» слышны отчетливо мифологические мотивы, причем мифология эта органична для героев, они живут в пространстве ими же созданного мифа. На него работает все: детали быта, описание подледного лова и охоты, сами «индейцы», их «байки» и «индейский бог, конкретный, как рыбнадзор». И уж тут чувствуется, что эта мифологическая среда для вас – реальность, а не писательский вымысел.

А. Мне часто приходится работать в глуши – в лесу, на берегу моря или озера. Герои мои здесь живут, и созданием особой мифологии они не озабочены. До нее ли? Прокормиться бы. Мало того, я сам вырос и долго жил рядом с этими людьми, мне с ними интересно. И вот что я заметил. Чем жизнь тяжелее, тем люди добрее. Не все, конечно, но большинство. Это парадокс какой-то. Один очень важный для меня писатель считал, что страдание иссушает и ожесточает душу, а я теперь вижу, что это не так. Люди становятся чувствительнее и отзывчивее. Хотя, может быть, в других местах по-другому, не знаю.

Р. Вы считаете, что ваши места, Русский Север, как-то принципиально отличаются от других уголков нашей печальной родины?

А. Принципиально – нет, наверное. Видите ли, мне не приходилось подолгу жить в других местах, но зато я знаком с разными людьми. По моим наблюдениям, люди в нашей стране везде похожи. И башкиры, и алтайцы, и карелы, и казаки – всё русские. Объяснять ничего не надо, все друг друга понимают с полуслова. Мы однажды в горной деревне встретили аксакала, такого мощного старика в белой бурке и советских орденах, ветерана Великой Отечественной войны, что перед ним по стойке «смирно» встали. Он нам говорит: «В моей деревне, ребята, никаких бандитов нет, даю слово!» Мы ему честь отдали и хотели уже двинуться в лес, так он нам просто приказал в дом к нему зайти, в гости. Женщины стол накрыли. Как можно такому человеку не поверить, когда у него орден Боевого Красного Знамени и медаль «За отвагу»…

А наша северная земля хороша. Возможно, ее природа и сама атмосфера кажутся человеку со стороны настолько необычными, что он, домысливая, ее мифологизирует?

Р. Да нет же! Нам, пришлецам, и домысливать ничего не приходится. Помню, оказавшись на Залавруге, громадной каменной поляне в лесах под Беломорском, хранящей неолитические наскальные изображения, я нисколько не сомневалась, что попала в зачарованное, волшебное место. Магические петроглифы, фантастический лес, где березы, сосны и вереск растут прямо из камня, – настоящая ожившая легенда. Вы, Саша, назвали свою повесть «Индейские сказки», значит, и сами чувствуете волшебство своей земли.

А. Согласен. Несколько лет назад я на Залавруге лепил печечку в сторожке и тоже долго бродил по этим камням и соображал, о чем думали те люди, что выбили на них лосей и гусей. И мне кажется, я их понял. Или просто вспомнил «Листы каменной книги» Линевского – в детстве очень любил эту книгу.

Р. Перечитывая вашу прозу, в который раз убедилась, что вам особенно удаются финалы. Лаконичная реплика, завершающая «Диких гусей». Трогательная приписка в рассказе «Земфире»: «Чуть не забыл сказать “до свиданья”…» А моя коллега, критик Валерия Пустовая, прочитав «Индейские сказки», высоко оценила то, как «автору удалось свести отдельные байки в единый сюжет и завершить его мощной кодой, к которой он шел через духовные испытания героев». Так что за вами – последнее слово: завершающий аккорд нашего диалога.

А. Боюсь, это будет самый простой септаккорд… Хотел бы сказать спасибо вам и поблагодарить всех, кто участвовал в работе над этой книгой. Только их трудами и заботами она вышла и придет к читателю.