Луиза пошла быстрее, потом побежала. Проклятье, в этом умоленном кубле рябины и той нет, остаются свечи и слова, только бы не спутать!

– Селина, ты помнишь?

– Да, мама, – заверила на бегу дочь, – да, помню…

Двери в Гербовой зал были распахнуты, словно во время приема. На пороге замерла Айрис в мокром плаще. Только ее здесь и не хватало…

– Не входите! – взвыла Джоанна. – Сударыня, не входите!

– Я войду. – Эйвон обнажил шпагу – надо же, пригодилась! – и исчез в топающей темноте. Луиза торопливо зажгла свечи, первую выхватила Айри, вторую взяла Селина, третью капитанша сунула служанке:

– Хватит клацать зубами!

– Невепрь, – пробормотала Джоанна, но взяла. Луиза шагнула за порог, и мрак рассеялся, а может, она сама превратилась в кошку. Грохотало, пахло гарью, серый сумрак мешался с пылью, что-то сыпалось с потолка – какое-то сухое крошево. Луиза подняла свечу, золотой язычок не помогал, но и не мешал. Заполнившей Гербовой зал сизой полумгле было все равно, как и тому невидимому, что то ли плясало, то ли просто скакало по отчаянно скрипящим доскам над лежащим Эйвоном. Луиза рванулась вперед, бесполезная свеча погасла, Ларак глухо застонал и встал на четвереньки. Слава Создателю, жив!

Госпожа Арамона хлопнулась на колени рядом с любовником, тот забормотал что-то невнятное и затряс головой. С пистолетным треском лопнула доска, в ноздри, в горло, в глаза набилась застарелая пыль, навернулись слезы, Луиза отчаянно чихнула, зажмурилась и увидела… Нет, это не было выходцем, это вообще не было ничем. Больше всего оно походило на копну черной свалявшейся шерсти.

Черное, бесформенное, мягкое, без головы и без хвоста, но с четырьмя раздвоенными копытцами, алыми, словно натертыми киноварью, оно угрюмо прыгало на одном месте, грохая по рассохшейся древесине. Тупые удары разносились по замку, а вообразившая себя барабанщиком тварь и не думала униматься. Луиза затрясла головой и раскрыла глаза. Черная копна пропала, остался грохот и сидящий на полу Эйвон. Из носа у него шла кровь.

– Ураторе Кланние, – зашипело сзади, – те урсти пентони меи нирати…

Капитанша оглянулась и увидела Мирабеллу, воздевшую серые лапы.

– О, Деторе, – продолжала требовать герцогиня, – вэаон тенни мэ дени вэати!..

Невепрь, однако, убираться не спешил, нападать, впрочем, тоже, грохал себе и грохал. Эйвон запрокинул голову и шмыгнул носом. Селина тянула вперед свечу, Айрис, вцепившись в руку подруги, глядела вперед остановившимися безумными глазами. Ритмичные стуки сплетались с собачьим воем, как барабан с флейтой, сухим снегом летела труха, зал наполнялся молчащими людьми. Луиза узнавала встрепанных слуг, даже не пытавшегося молиться Маттео, толстую Аурелию, загородившего кузину Реджинальда… Обитатели Надора жались к стенам, а нечисть продолжала свое дело, начхав и на эсператистскую святость, и на Селину с ее свечкой. Истошно завопила какая-то дура, со стены шмякнулось что-то фамильное, с треском лопнула еще одна доска.

Луиза прикрыла глаза – и косматый прыгун тут же предстал во всей своей красе. Капитанша уперла руки в бока, словно перед ней был покойный Арнольд, и, не открывая глаз, шагнула вперед, заорав прямо в скачущую черную жуть:

– А ну пошла вон, подлая, четыре Скалы тебе на башку! Чтоб тебя четырьмя Ветрами разнесло…

3

Касера кончилась, а потом снова началась. Дьегаррон куда-то делся, но как и когда, Матильда не поняла, хотя генерал мог бы и попрощаться. Сам же говорил, что высочайшая особа остается таковой, даже выйдя замуж за слюнявого красавчика. Кэналлийские генералы, они такие, наговорят комплиментов и в кусты… Ну и пусть проваливает, все равно не шад и не Эсперадор…

– Гица!.. Гица, зайчатина стынет!

– Налей лучше… Ты Бочку промял?

– А как же…

– Дщерь моя, пия зелие, не забывай про хлеб и мясо, грех это и неразумие…

Епископ! Надо же… До сих пор не убрался, ну и пусть сидит, у него брови смешные. А Бочка в порядке, уж это-то она помнит. Лаци пришел и сказал, еще светло было.

– Бочка – молодец, – объявила ее высочество. – Давай мясо, только чтобы без имбиря!

– Гица, нет никакого имбиря! Хоть стреляй, нет, только перец и чеснок.

Верно, нету! И париков нет, и камеристок, и прочей сволочи!

– Ненавижу! – возвестила ее высочество, вгрызаясь в зайчатину. – Уроды… Понаползли на мою голову… Все драгоценности на них спустила, а они жрали и ныли, ныли и жрали…

– Ум и сила дарованы Создателем, – прогудело над ухом, – да не возропщут обделенные дарами Его.

Как же, не возропщут они! В Тарнике над камином красовалась картина. Пастушка в веночке целовала ягненка, из кустов подглядывал пастух. Слюнявая бело-розовая радость, Анэсти был бы в восторге. Вот уж кто только и делал, что роптал и скулил, но хоть без вреда. Поселянка в веночке, теплый уголок и стая подпевал, вот что было ему нужно. Альдо хочет больше, Альдо хочет все.

– Ничего ему не обломится, – посулила внуку любящая бабка. – Ни меча, ни Силы, а ума и совести и так нету, Эрнани другим был, а этот… Дурь дедова, шлея под хвостом моя, только девчонку жалко… Влюбилась, твою кавалерию! В принца с голубыми глазками…

– Девицам красота мужская, что мухам мед, – посочувствовал олларианец, но он был не тот.

– Это не ты был со мной на кладбище, – в упор сказала Матильда, – и с жеребцами говорил не ты!

– Пастырю невместно со скотами разговаривать. – Святой отец покачал головой и вздохнул, пламя свечей испуганно пригнулось и заходило ходуном. – А на кладбище тебя провожать я погожу. Прежде долг мой велит обратить заблудшую, доесть сие мясо и допить вино.

– И почему, Лаци, ты не стал епископом, – удивилась принцесса, разглядывая доезжачего и клирика сквозь полный стакан, – был бы и у тебя долг перед зайцем в сметане.

– Не кощунствуй! – потребовал Бонифаций и во всю пасть зевнул. – Еретиков, а особливо еретичек, обращать надо, чтоб во тьме не блуждали…

– Я и поблуждать могу, – хмыкнула Матильда, – мне нетрудно.

– Тебе нетрудно, – согласился Бонифаций. – Враг, он под горой сидит, и путь к нему легок, а к Создателю идти что в гору лезть. Обдерешься да запыхаешься…

– А где горы? – Матильда зло уставилась в темное окно. – Нет тут никаких гор, а еще говорит…

– Гица, – Ласло завладел стаканом Матильды и отодвинул его, – генерал шадди прислал. Сварить?

– Ставящий морисский орех превыше вина скрытен душой, и темны мысли его, – отрезал олларианец. – Не верь наливающему, но не пьющему, гони его, и спасен будешь!

– Шадди не стану, – рявкнула Матильда, – гадость несусветная! А пьют его всякие… У Левия не то беда, что шадди лакает, а что ростом не вышел, да кардиналу и незачем – не гвардеец.

– Еретик! – припечатал Бонифаций. – Погряз в скверне агарисской и заблудшие души смущает.