– За это – отдельное спасибо. Кстати, мы ужинаем не одни.

– Кто еще будет?

– Джули.

– Хорошо.

Я присел на край постели, оказавшись к Томасу, смотревшему на монитор, под прямым углом. И он тут же завел свою песню:

– Предположим, ты выходишь из здания оперы на Боу-стрит в Ковент-Гардене, а тебе нужно попасть на Трафальгарскую площадь. Повернешь ли ты вправо и пойдешь по Стрэнду или влево, чтобы…

– Томас, остановись. Мне нужно поговорить с тобой.

– Просто выскажи предположение.

– Влево.

– А вот и неправильно. Гораздо быстрее будет свернуть вправо на Стрэнд и идти прямо. – Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. – И ты уже никак не пройдешь мимо цели.

– Можешь на минутку прерваться?

Томас кивнул.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Об отце.

– Каких?

– В тот день, когда папа погиб, ты выходил из дома, чтобы поговорить с ним, пока он косил траву на склоне?

Брат склонил голову вбок.

– Я хотел с ним поговорить. Потому и пошел искать его.

– А раньше ты не выходил, чтобы, к примеру, передать, что кто-то звонил ему? Какое-нибудь сообщение, заставившее его выключить мотор трактора и поднять режущий инструмент?

– Нет. Я вышел только один раз и стал искать его, потому что проголодался.

– И нашел отца придавленным трактором?

Томас кивнул.

– Но в целом вы с ним хорошо ладили друг с другом?

– Иногда он сердился на меня. Я тебе уже говорил об этом.

– Ничего не случалось такого… Даже не знаю, как сказать, чтобы не получилось, будто я тебя в чем-то обвиняю.

– О чем ты? – удивился брат.

– Ты не пытался столкнуть отца с лестницы?

– Тебе об этом папа сообщил?

Будет ли лучше обмануть и сказать, что узнал от отца, или все-таки назвать имя Лена Прентиса?

Я решил не делать ни того ни другого, а просто спросил:

– Так это правда или нет?

– Правда.

– Как это произошло? Когда?

– Месяц назад.

– Расскажи подробно.

– Он хотел поговорить о том, что случилось очень давно, – произнес Томас, снова окидывая взглядом лондонскую улицу на своем мониторе.

– О чем? О том, что случилось с папой?

– Нет. Со мной.

– С тобой? А что случилось с тобой?

– Я не должен никому об этом рассказывать. Отец запретил мне. Велел, чтобы я и не заикался об этом, а то он на меня очень сильно рассердится.

– Томас, о чем речь? Когда это было?

– Когда мне исполнилось тринадцать лет.

– Отец что-то сделал с тобой, когда тебе было тринадцать лет, а потом велел никогда не рассказывать об этом?

Брат колебался с ответом.

– Нет… Все вышло не совсем так.

– Послушай, прошло очень много времени. И папа уже не с нами. Если есть что-то, о чем ты должен мне рассказать, теперь можешь сделать это.

– Я ни о чем не должен тебе рассказывать. Президент Клинтон считает, что мне нельзя ни с кем разговаривать о подобных проблемах. Потому что тогда я буду выглядеть слабаком. И вообще мне нужно добраться до Трафальгарской площади.

– Хорошо. Но давай вернемся к событиям месячной давности. Что произошло тогда?

– Папа сам захотел поговорить о том, что случилось, когда мне было тринадцать лет.

– А вы с ним беседовали об этом хотя бы раз с тех пор?

– Нет, – покачал головой Томас.

– И вдруг ни с того ни с сего папе захотелось начать такой разговор? – Я блуждал, словно в тумане, мучительно соображая, что имеет в виду Томас, что такого могло произойти с ним двадцать один год назад.

– Да.

– Почему?

– Он сказал, что, вероятно, совершил ошибку, повел себя неправильно, и попросил у меня прощения. Папа стал подниматься вслед за мной по лестнице, настаивая, что нам надо поговорить, но только я не хотел. Я так старался все эти годы не думать об этом, все забыть. Я повернулся и задал ему вопрос: почему ему вдруг захотелось выслушать меня сейчас, если он не желал ничего слушать, когда мне было тринадцать лет? И я выставил руку вперед, чтобы отец не шел за мной, но получилось, будто я его толкнул. Несильно, но он все равно немного упал.

– Упал с лестницы?

Томас кивнул.

– Но что значит «немного»? Объясни.

– Я поднялся только на четвертую ступеньку, и потому там было невысоко. Отец просто завалился на спину.

– Господи, Томас! И что было дальше?

– Я извинился, помог ему сесть в кресло и принес лед из холодильника. Я очень расстроился из-за того, что он упал.

– Отец ездил в больницу? Или вызывал врача на дом?

– Нет. Только выпил двойную дозу болеутоляющего.

– Представляю, как он разозлился на тебя!

– Вовсе нет, – возразил Томас. – Отец сказал, что все в порядке, мол, понимает меня. Я имею право так реагировать, а если я его никогда не прощу, он с этим тоже смирится. А потом таблетки подействовали, и ему стало легче, хотя спина болела еще неделю.

Лен, наверное, заметил, что у отца скрутило спину. А папа рассказал, что случилось, но не стал раздувать этой истории. Лен сам мне сказал, что отец всегда находил для Томаса оправдания, и его слова косвенно подтверждали то, о чем я сейчас узнал от брата.

Но за что же просил прощения отец? И почему Томас не желал говорить об этом? Почему папа думал, что Томас никогда не простит его? И тут я вспомнил кое-что еще.

– Доктор Григорин сообщила, что был какой-то инцидент в твоей жизни, о котором ты не хочешь ей рассказывать. За это отец просил у тебя прощения?

Томас кивнул.

– Ты должен мне все рассказать, – настаивал я. – Мне необходимо знать об этом.

– Нет, это никому не нужно. Теперь уже нет никакой разницы. Он больше не причинит мне вреда.

– Отец больше не причинит тебе вреда?

Брат покачал головой, но я так и не разобрал, отвечал ли он отрицательно на мой вопрос или же просто не желал отвечать на него.

– Отец мне бы поверил, если бы ты посмотрел тогда в окно, – заявил Томас.

За ужином мне бросилось в глаза, что Джули не особенно налегала на поданные мной рыбные палочки, зато охотно прикладывалась к бокалу с пино-гриджио.

– Извини, – сказал я. – Я был в магазине позавчера и купил то, что легче всего приготовить.