– Да, Шелли, дорогуша, – отвечал он.

Бывало и такое, что она кипятила воду на плите, наливала в ванну и заставляла его опускать ноги туда.

«Однажды вечером вода была такой горячей, – рассказывала Тори впоследствии, – что он обварил ноги и кожа стала клочьями с них слезать. Тогда мама замотала ему чем-то ступни».

В ту ночь, когда у Рона слезла с ног кожа, он в последний раз спал в компьютерной комнате возле дверей в спальню Тори на втором этаже. Девочка, которой тогда было четырнадцать, поняла, что больше он просто не мог подниматься по лестнице. Дальше Рон стал спать или в прачечной, или в сарае, или просто на крыльце. Под повязками его ноги сильно распухли, он почти не разговаривал. Но точно не жаловался.

Годы спустя, когда Дэйву Нотеку сообщили, что отбеливатель разъедает человеческую кожу, он, казалось, был искренне удивлен. Шелли литрами выливала его на Кэти, Рона и даже собственных дочерей. Ни один выезд в магазин не проходил у них без того, чтобы пополнить запасы отбеливателя. Несмотря на все, чему Дэйв был свидетелем, он пребывал в полнейшей уверенности, что его жена никогда сознательно не причинила бы вреда другому человеку.

«Шелли, видимо, тоже не знала, что отбеливатель опасен», – утверждал он.

Как Кэти десять лет назад, Рон катился по наклонной. Он стоял на краю обрыва, и Шелли упиралась ему в спину ногой. Однако она делала вид, что обеспокоена его состоянием. Больше не обвиняла в убийстве ее названного отца, Мака. И реже осыпала привычными оскорблениями.

В один из летних дней 2003 года Шелли позвонила Дэйву на работу и сказала, что очень волнуется. Ему даже показалось, что жена в панике. Она пыталась договориться, чтобы Рона приняли в приют для бездомных в Абердине. Но тот и слышать ничего не хочет. Отказывается ехать наотрез.

Такое впечатление, что он застрял у них навсегда. Но ей надо, чтобы он уехал. Она больше не может с ним справляться.

Шелли говорила, что Рон пытался совершить самоубийство, спрыгнув с одного из их старых деревьев.

– Как это произошло? – спросил Дэйв.

– Он сказал, что хочет себя убить.

– Правда?

– Да, – ответила жена. – Он знает, что мы всерьез собираемся перевезти его в приют.

Дэйв не питал к Рону теплых чувств. Его сильно смущало, что тот бродит в одних трусах по ферме на виду у Тори и что его присутствие ложится на Шелли тяжелым грузом.

Шелли продолжала гнуть свое:

– Он сказал, что не в силах жить дальше и хочет оказать всем услугу и положить этому конец. Сказал, что просит прощения. «Я для всех обуза, а моя жизнь – полный провал. Я только мешаю тебе, Дэйву и Тори. Я не знаю, что мне сделать еще».

Уже несколько дней Рон просто лежал у них на крыльце или на террасе. Шелли поила его виски, а Тори говорила, что Рон заболел, но обещала, что он скоро поправиться. Тори хотела верить матери. Но его ноги! Они так опухли, что он едва мог ими пошевелить.

– Завтра я отвезу его в дом Мака, там он немного отдохнет, – сказала ей Шелли.

– Один?

– С ним все будет в порядке. Правда же, Рон?

Рон совсем ослаб и был пьян. Ему удалось лишь слегка кивнуть головой.

– Ты уверена, мам?

– Я буду каждый день его проведывать. Не беспокойся.

Проснувшись на следующее утро, Тори поняла, что Рона у них нет.

– Где он? – спросила девочка у матери.

Шелли посмотрела ей прямо в глаза.

– Утром я отвезла его к Маку.

Окна Тори выходили на подъездную дорожку, засыпанную гравием, из-за которого никто не мог подобраться к дому, потому что камешки громко хру- стели.

– О! – воскликнула Тори, понимая, что это откровенная ложь. – Я просто не слышала, как вы уез- жали.

Рона не было уже несколько дней. Тори с матерью сидели на диване и смотрели телевизор.

– Никому не рассказывай про Рона, – сказала ей Шелли.

Серьезно, мам?

Тори не понимала, что именно не должна говорить. Список был такой длинный, что мог занять страниц сто.

– Не рассказывать что?

Шелли пронзила дочь острым, даже угрожающим взглядом.

– Если ты кому-нибудь расскажешь, особенно Сэми, я от тебя откажусь. Честно слово. Откажусь – на всю оставшуюся жизнь.

Это и правда угроза.

В комнате стало очень тихо.

– Я ничего не расскажу, – ответила Тори. Она не стала спрашивать мать, почему та сделала упор на Сэми. Сэми никогда не говорила про Шелли плохо. По крайней мере, не с Тори. Конечно, она могла сказать, что их мать странная, но так, наверное, говорят все подростки.

– Тори, – продолжала Шелли, – если приедут полицейские, ты должна утверждать, что Рон уехал от нас и живет в Такоме.

Тори сглотнула. Это была ложь. И серьезная.

– Хорошо, мам, – сказала она. – Я так и скажу.

Как только все было оговорено – пускай от нее и требовалось солгать, – Тори заметила, что мать к ней сильно переменилась. Стала гораздо добрее. Снова называла своей любимой черепашкой. Готовила вкусные обеды и ужины. Не заставляла Тори раздеваться и показывать, как развивается ее тело.

Однако если Тори спрашивала про Рона, Шелли отделывалась лишь парой слов.

– С ним все в порядке, – коротко бросала она.

Тори пыталась настаивать:

– Я хочу увидеться с ним.

– Он отдыхает. Ему нужен отдых, Тори.

– Ну ладно. Но я по нему скучаю.

– С ним все хорошо, – говорила Шелли. – Я заглядываю к нему каждый день. Иногда даже по два раза. По утрам, в семь часов, я завожу ему еду и проверяю, как он.

Тори вполне могла составлять список пунктов, по которым ее мать в данном случае лжет. Рон болен. Он заперт в доме у Мака. Мать ухаживает за ним? О нет, это тоже ложь.

«Я ни разу не слышала, чтобы она куда-нибудь ездила на машине по утрам, – вспоминала Тори впоследствии. – Я наверняка заметила бы. К тому же, она ни за что бы не встала в такую рань. Она спала до полудня, потому что оставалась на ногах по ночам».

Тори каждый день спрашивала про Рона.

– Почему ты все время спрашиваешь о нем? – как-то поинтересовалась мать.

– Мне нравится дядя Рон.

– Ну, с ним все в порядке, так что не надо больше ко мне приставать.

Но Тори не сдавалась.

– Я хочу увидеть дядю Рона.

– Ладно, – сказала Шелли наконец. – Хорошо. Но я очень занята. И он тоже занят. Может, через пару дней.

На этом все ее доброе отношение, вкусная еда и постоянные «я тебя люблю» прекратились.