К ним приближался юноша лет двадцати, одетый в коричневый шерстяной костюм. Для полноценного образа джентльмена девятнадцатого века не хватало цилиндра – вместо него был пробковый шлем, какой носили европейские колонисты в Индии.

– Добрый день, господа! – сказал он. – Мое имя Ноланд Бремер, я путешествую. Не подскажете ли, в каких краях я оказался?

– А… – сказал психолог, не зная, как продолжить.

– Это персонаж из книги, – шепнул ему Дедалов, – в игре его не было.

С другой стороны раздался усталый стон, переходящий в рычание. Из воды поднялся человек в черном одеянии, которое тут же облепило его высокую, тощую фигуру. Блеснули сжатые от холода зубы. Редкие черные волосы прилипли к бледному лицу, словно мертвые водоросли. Взметнулась рука, вонзая в рыхлый песок железный посох. Холодный взгляд незнакомца скользнул по берегу и по лицам присутствующих с одинаковой строгостью, словно он осуждал и людей, и песок, и пляжную корягу. Внезапно за спинами агентов он увидел нечто, что заставило его вздрогнуть. Кирилл, Дедалов и назвавшийся Ноландом обернулись.

В их сторону бежал невысокий мужчина крепкого телосложения. Лицо по форме напоминало грушу, тяжелая челюсть и щеки, хоть и гладковыбритые, были серыми, как сырой бетон. Солнце рассыпалось ослепительными бликами на его кирасе, ниже которой выпирал голый круглый живот. На бегу развевались русая коса, перехваченная бантом, и рыцарский плащ, расшитый геральдическими узорами. В руке рыцарь сжимал шпагу.

– Я убью тебя! – кричал он басом, заглушающим шум огромной реки.

Кирилл отшатнулся и невольно порадовался, что воин обращается не к нему, а к незнакомцу с железным посохом.

– Арчибальд, погоди! – воскликнул Ноланд, бросаясь наперерез, но поздно.

Три фигуры столкнулись и рухнули в сырой песок. Сверкнула вспышка, во все стороны брызнул мокрый песок.

Кирилл отнял ладонь от лица и увидел, как вместо трех человек остался один. Муллагалеев сидел на песке и держался за голову.

– Что это было? – простонал он.

Кирилл подал писателю руку, помогая подняться.

– Только что вместо вас здесь были Ноланд, Арчибальд и Яма, – сказал Дедалов.

– Мои главные герои, – кивнул Муллагалеев.

– Думаю, это была диссоциация идентичности, – сказал психолог.

– Это хорошо? – спросил писатель.

– Это расщепление личности. Каждый из персонажей – это так или иначе часть вас, и поэтому ваша оболочка внедрения распознала вас как трех отдельных субличностей. Как вы себя чувствуете?

– Превосходно! – воскликнул Муллагалеев. – Как будто заново родился. Или родил. Трижды.

Психический компас выглядел здесь как антикварный прибор конца девятнадцатого века: латунный корпус покрывают узоры и изображения мифических существ, циферблат и стрелки напоминают рисунок сторон света на старинной морской карте. Стрелка вращалась вокруг оси. Психолог подкручивал чувствительность компаса, пока стрелка не застыла, указывая вдоль пляжа.

"На этот раз все получилось! Лишь бы не оказалось слишком поздно", – проговорил Кирилл, когда агенты приблизились к лежащему на песке телу. Аркадий, известный в этом мире под именем сэр Карахан, известный стример, любимый брат Кристины, а также, судя по внешности, неизвестный родственник Николаса Кейджа. Лицо было бледное, глаза закрыты, однако следов разложения не наблюдалось. В то же время чудовищное ранение на груди не оставляло никаких надежд на выживание.

– Сердца нет, – сказал Дедалов, садясь на корточки.

Он дотронулся до руки Аркадия.

– Но он теплый.

– Не удивлюсь, если он даже дышит. Это работает АИК, – сказал Кирилл и повернулся к Муллагалееву. – Что можно сделать?

– И на третий день к его бездыханному тело подошли трое незнакомцев… – сказал писатель. Несмотря на странные фразы, лицо его было серьезно. – Вы говорили, что он добыл меч Дерека, а где он?

– Видимо, потерял в бою, – сказал Дедалов, – а что?

– Я же не могу оживить героя просто так, щелчком пальцев.

– Почему? – спросил Кирилл, – ваше могущество в этом мире должно быть даже больше, чем у Сергея.

– Ну, я же не творец этого мира… в полном смысле слова. Я писатель, и мои инструмент – это повествование, причем литературно-художественное. А в литературе действуют свои законы. Если я просто скажу ему встать, то этого не случится просто потому, что в это не поверит условный читатель.

– Я столкнулся с подобным, когда формировал квест для Карахана, – кивнул Дедалов.

– Единственные свидетели здесь мы, – сказал Кирилл. – Лично я готов поверить в любое чудо.

– Нет, – отозвался Муллагалеев. – Дело в том, что я сам не поверю в такое воскрешение. Не потому, что я не верю в себя, а потому, что оно художественно недостоверное.

Рассуждения писателя было принять еще сложнее, чем мифологические теории Дедалова.

– Допустим, – сказал наконец Кирилл. – Тогда как мы можем обосновать воскрешение?

– Его меч должен быть поблизости. Это нормальная художественная вольность. Все-таки это не обычный меч, а энигма, резонирующая с эфирными токами своего владельца. Меч следует за ним.

Они разбрелись по берегу, шаря взглядом среди обрывков водорослей, ракушек и рыбьих останков. Ботинки чавкали в мокром песке, смешанном с илом, снизу поднимались нагретые солнцем речные запахи. Припекало. Кирилл посмотрел на степенно текущую реку, чей противоположный берег терялся за пределами