ведь знаю, что откажешься, и знаю, что она постаралась бы улизнуть от необходимости идти… Хотя, кажется, она любит тебя.

– Как Гранатовый Венец, – пробормотал я. – И как молодым бойцам полагается любить своего командира. Я знаю, что ты с ней ладишь – но уволь меня ради Нут от разговоров о ней в нашей спальне.

– Снова прости, – сказала Яблоня, уже осознав и оттого виновато. – Я несу всякий вздор. Был тяжёлый день.

– Да, – у меня кружилась голова от карамельного запаха её тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадёжно попытался отвлечься беседой. – Тяжёлый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении?

– Очень, – кивнула Яблоня. – Она всем недовольна. Хуже всего, что она недовольна Одуванчиком, а если бы не его молчание, мне не позволили бы прийти к тебе сегодня. Сделай что-нибудь! Если его отошлют, и мне, и ему самому будет очень плохо.

Я хлопнул в ладоши, чтобы евнух вошёл, и сам не удержался от смешка. Госпожа Алмаз так рьяно взялась переделывать деревенского воробья в райскую птицу, что только перья полетели. Но разве можно красить воробьёв золотом? Им же будет тяжело летать…

Он подошёл и сел на ковёр у моих ног, глядя настороженно и хмуро. Я погладил его по голове:

– Одуванчик, ты молодец. Дерись за свою госпожу, дерись – с кем бы ни пришлось. Я сам подтверждаю твою должность – слышишь?

Он взглянул снизу вверх и грустно улыбнулся:

– Царевич не командует на тёмной стороне.

– Там командуют люди, – сказал я. – Всего-навсего люди. Покажи им, что ты – аманейе, не стесняйся. Покажи, что ты – мой солдат. И они подожмут хвосты, вот увидишь.

Яблоня рассмеялась.

– Нет у них никаких хвостов, – сказал Одуванчик, чуть повеселев.

– Я по привычке, – сказал я. – И потом, за тобой – сила близнецов-теней. Зови их, если почуешь опасность.

Одуванчик несколько недоверчиво пожал плечами; Яблоня сказала укоризненно:

– Что, эти… чудовища, которые пришли перед обедом, – это и есть те самые близнецы, с которыми ты в детстве в прятки играл? Спаси Бог-Отец, когда ты рассказывал про них, я думала, они милые! Я вообще едва догадалась, что эти… эти существа и есть твои близнецы…

– Вообще-то они милые, – сказал я, несколько смутившись. – Я как-то не подумал, что тебе может быть… ну, в общем, я решил, что ты их узнаешь, госпожа сердца моего.

– Я не такая смелая, как ты, – сказала Яблоня. – Я даже не такая смелая, как Молния.

– Неправда, неправда, – возразил я. – Ты отважна, как настоящая тигрица…

– Да уж… – усмехнулась Яблоня. – Тигрица с полосками на животе… Они ведь так и останутся, да? Эти полоски?

Я задрал её рубашку из полупрозрачного голубого шёлка и поцеловал её живот:

– Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они – знак доблести и чести женщины, как шрамы воина – знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное – и я прибью его кожу к дверям твоих покоев!

– Старшая жена Орла, – сказала Яблоня. – И её кожа мои двери не украсит… она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом… Жёны твоих братьев очень любезны и милы со мной, но всё, что они говорили, – это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными.

– Ты жалеешь о Каменном Гнезде? – спросил я, зная, что она ответит.

– Я мать царевича и жена царевича, – сказала Яблоня, перебирая мои волосы. – Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде: тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царём…

Я промолчал. Мы встретились взглядами – и Яблоня покачала головой:

– Ты… тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным и тебе придётся существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть – и потеряешь свободу?

– Приблизительно, – сказал я.

– Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, – продолжала Яблоня с усмешкой. – Ты Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям – в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определённый порядок вещей: Светоч Справедливости – царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты – птица, не человек.

– Захочу, – сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ:

– За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов – а ты сам не раб, да ещё притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права?

– Да, – шепнул я, вдыхая тёплый сливочный запах её волос.

– Нам придётся драться, драться и драться, да? Кто как умеет?

– Да, госпожа сердца моего, – сказал я, прижимая её к себе. – Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу – за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко.

– Я поняла, – сказала Яблоня, и её глаза вспыхнули. – Я всё поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк.

И коснулась меня наирискованнейшим образом, прежде чем евнух успел до конца закрыть дверь.

Шуарле

Я закрыл за собой дверь и подпёр её спиной. И чуточку так постоял. Подышал поглубже, ага.

Чтобы перестать злиться на неё, хотеть убить его, ненавидеть себя и роптать на Нут. Я уже знал, что сейчас пройдёт: кое-какой опыт появился. Пройдёт, надо только поглубже подышать и спокойно подумать.

Надо вспомнить, что я её люблю, и она меня любит, как может. Как царевна вообще может любить евнуха – или даже, кажется, больше, чем царевна может любить евнуха. И что злиться на неё я совершенно не смею. Вот ещё кто-нибудь влепил бы мне по морде, чтобы я не бесился, – совсем было бы ладно, ага.

Что ещё? Что его я тоже пытаюсь любить. Пытаюсь, пытаюсь, у меня получится, я терпеливый. Он не такая уж и мразь… Ладно, уймись уже, он – просто удивительно, насколько не мразь. Меня-то он ни разу не пнул, ни словом, ни как иначе. И сейчас