— Я не погоню тебя обратно, — заявил Тауг.

— Ну, она имела в виду всех вас.

Пройдя еще десятка два шагов, Тауг спросил:

— А как же она сама? Наверное, нам нужно попытаться вызволить и твою маму тоже?

— Она сказала не возвращаться за ней, она все равно умрет. — В голосе Этелы послышались нотки безысходности. — Она так говорит. В смысле, когда вообще говорит, не обязательно со мной. Только Вил позаботится о ней, он всегда заботится. И Гиф, и Алка тоже.

— Вил твой отец?

Этела помотала головой:

— Мой папа умер. Но Вил любит нас с мамой и помогает нам, когда может.

— Логи тоже умер, — задумчиво заметил Тауг.

— Угу.

— Интересно, что станется с твоей мамой и другими людьми, которыми он владел.

— Ну, я не знаю.

Тауг с пару минут размышлял над этим вопросом, а потом указал пальцем вперед:

— Смотри! Вон мост через крепостной ров. Видишь?

— Там мы будем в безопасности?

— В большей безопасности, чем здесь. Что еще говорила твоя мама? Ты сказала, она много чего говорила.

— Я забыла. Вести себя хорошо и понравиться людям, которые как я, и отправиться с ними на юг, где они живут, и рассказать про мантикор и маргаритки.

— Про что?

— Про мантикор и маргаритки, только я не знаю, что это такое. Мама часто о них говорила.

— И что именно?

— Не знаю. А что это такое?

— Тебе нужно напрячь память, — настойчиво сказал Тауг. — Что она говорила о них?

— Они на платьях, кажется, и на шарфах. Чаще она просто повторяла слова. Мантикоры и маргаритки, мантикоры и маргаритки, вот так. Вы знаете, что это такое?

— Маргаритка — это такой цветок, — медленно проговорил Тауг, — желтый и очень милый. А что такое мантикора, я не знаю.

Они беспрепятственно миновали заснеженный мост и вошли в ворота. Этела на мгновение остановилась и задрала голову, чтобы посмотреть на Утгард, возвышавшийся подобием черной горы на фоне зимнего звездного неба.

— Я знала, что он страшно, страшно огромный, но не представляла, что настолько огромный.

— В нем легко заблудиться, — сказал Тауг. — Здесь нужно соблюдать осторожность, покуда хорошенько не запомнишь дорогу.

— Угу.

— У моей сестры комната наверху. Может, ты переночуешь там. Я спрошу.

— Я с вами, — твердо сказала Этела. — Так мама велела.

— Там видно будет. Может, ты поможешь мне заботиться о Мани. Вообще-то за него отвечаю я, но в мое отсутствие — как сейчас, например, — кто-то же должен присматривать за ним, а никто не присматривает, разве что ведьма.

— Ведьма?

Тауг кивнул:

— Ее зовут Халд, и она не только ведьма, а еще и призрак. По правде говоря, я не знаю, заботятся ли призраки о ком-нибудь.

— Там, где мама жила раньше, водился призрак, — сообщила Этела. — Только он был страсть какой жуткий, и он заботился о доме, а вовсе не о людях. Мама говорила, он никого особо не любил, а многих так просто ненавидел. Я не хочу слушать про вашу ведьму, поскольку мне и без того будет страшно ночью.

Направляясь к проходу для вылазок, через который покинул Утгард, Тауг размышлял о том, что не раз испытывал страх, а часто и настоящий ужас, с тех пор как сэр Эйбел взял его с собой в лес. Если точнее, практически постоянно, за исключением двух-трех случаев, когда он был слишком измучен, чтобы пугаться или испытывать любое другое чувство.

— Это бессмысленно, — сказал он.

— Что именно?

— Бояться все время. Бояться нужно только в особых случаях. Лишь время от времени. Или вообще никогда. Ты ведь обычно спала в доме ангрида, верно? С мамой?

— Угу. Каждую ночь.

— Я бы боялся. А тебе было страшно?

— Угу, только я привыкла. Мы ведь там жили.

— Так вот, я намерен перестать бояться — по крайней мере, попытаюсь. Если меня убьют, я просто умру, и на этом все кончится. Но меня не заставят пугаться каждый раз.

В кромешной тьме коридора Этела прошептала:

— А вы не боялись, когда убивали хозяина?

— Мне потом стало страшно, а когда все происходило, я просто старался действовать быстро — схватить кинжал и отскочить в сторону, чтобы великан не раздавил меня.

Рукояткой кинжала, взятого у Логи, Тауг постучал по железной двери: три удара, а потом еще два. В следующий миг раздались скрежет засова и приглушенное кряхтение единственного лучника, с трудом открывающего массивную дверь, которую любой ангрид распахнул бы без малейшего усилия.

Она медленно отворилась, и Арн сказал:

— Вот и вы, оруженосец Тауг. Сэр Эйбел хочет поговорить с вами, прямо сейчас.

Дверь королевской опочивальни открыла Ульфа, и несколько мгновений мы стояли, уставившись друг на друга. Наконец я сказал:

— Я знаю тебя, а ты знаешь меня.

Она потрясла головой:

— Как ваше имя, сэр? Я… мне бы хотелось, чтобы вы сами назвались.

— Меня зовут сэр Эйбел Благородное Сердце.

Она почтительно присела.

— Вашу покорную слугу зовут Ульфа. Она жена вашего слуги Поука.

— Однажды ты сшила мне рубашку.

— И штаны. И последовала за вами, когда вы и ваш пес, вместе с моим отцом Таугом, перебили вольный отряд.

Я кивнул.

— Я хочу поговорить с тобой и Поуком, когда освобожусь. Он здесь?

— Я приведу его, сэр, — сказала она и проскользнула мимо меня.

Королевская опочивальня казалась огромной, как грот грифона, и вообще похожей на пещеру; высокий потолок (покрытый росписями, представлявшими сцены сражений и пиров) еле виднелся в полумраке; бюро, сундуки и кресла не уступали по величине хижинам. Посредине, на малиновом с черными узорами ковре размером с хорошую поляну, стояла кровать, под которой Тауг совещался с Баки и Мани, — и она казалась маленькой, пока вы не замечали подле нее рабынь, не достававших головами даже до нижнего края деревянной рамы и вынужденных подниматься по приставным лестницам, чтобы обслуживать короля и расхаживать по одеялам, под которыми он лежал на простыне, вполне способной служить гротом на «Западном купце».

Рядом с кроватью, на обитом декоративном тканью сиденье позолоченного кресла, стоял Бил и разговаривал с Гиллингом, который сидел почти прямо, обложенный огромными подушками. Когда Бил изумленно оглянулся на меня, я остановился и поклонился:

— Милорд.

— Он здесь, — сказал Бил Гиллингу. — Не знаю, как такое возможно, но он здесь.