— Я, государев человек Семен Зализа, — подошел к нему опричник и встал в двух шагах перед лицом. — Тебе, боярскому сыну Николаеву, обязанному за земельный надел свой наследственный, что тебя и детей твоих кормит, ратную службу нести, приказываю именем единственного властителя земли русской царя Ивана Васильевича через четыре дня явиться сюда оружным и с двумя бронными ратниками на двух конях каждый и вместе со служилым человеком Василием Дворкиным выехать в засечный наряд губу Невскую от свена или иного ворога стеречь, и пребывать там до того часа, пока новый наряд вам на смену не придет. Готов ли ты выполнить волю государеву, что я его именем произнес, боярский сын Николаев, али вместе с Харитоном Волошиным собираешься крамолу чинить?

Боярский сын оглянулся за поддержкой на других ополченцев, но те сами ждали — чем закончится прямое противостояние опричника и волостника.

— Ну, боярин, — потребовал Зализа четкого ответа. — Ты выйдешь земли русские защищать?

— Да! — не выдержав, рявкнул Николаев. — Токмо не твою волю выполняя, а ради целости рубежей наших пойду! Как боярин русский русскую землю оборонять.

Но для Зализы это уже не имело никакого значения. Он и сам служил не себе, а только государю и Святой Руси.

— Боярский сын Ероша, выйдешь ли ты рубежи Северной пустоши оборонять, когда призовет тебя служилый человек Дворкин наряд возле Невской губы менять.

— Пойду, — кивнул боярский сын, уже не добавляя ничего к своему согласию.

— А ты, боярский сын Рапейкин?

— Боярин Харитон прикажет, пойду, — с легкостью пожал плечами пожилой воин.

— Тебе государь приказывает! — повысил голос Зализа.

— Я уже слишком стар, чтобы от клятв своих отрекаться, — покачал головой боярин. — И никому, кроме Харитона Волошина, служить не стану.

— Если ты не желаешь воинский долг отдавать, — довольно спокойно сообщил ему опричник, — тебя вычеркнут из писцовых книг и лишат права на вотчину.

— С боярином Харитоном обо мне говори, — ответил старик, взял коня под уздцы и повел его к воротам. — Ему я честью и животом клялся, ему мою судьбу и решать.

— Ну что, государев человек, — предложил Борис Пушкин. — Хватай крамольника, да тащи в Разбойный приказ.

— За старческую глупость государь не карает, — покачал головой Зализа. — Прошли те годы, когда боярская воля выше долга перед Богом и Русью ставилась. А ноне Святая Русь Великой становится. Так что, Борис сын Василия, за боярскую вольницу желаешь голову сложить, али за землю отчинную? Мелкими шляхтичами сыновей видеть желаешь, али боярами в державе сильной любимой Господом и страшной для нехристей?

— Землю свою свободной и христианской видеть хочу, — усмехнулся Борис Пушкин. — А кроме нас, бояр, ее оборонить некому. Выйду на рубежи, государев человек, зови.

— Что ж, — подвел итог Зализа. — Именем государя, поставившего меня за Северной пустошью смотреть, решаю: боярских детей Николаева, Пушкина, Ероша, Хавьюга по поместьям распустить, а на порубежную службу вызывать особо. Боярина Рапейкина и боярина Аманова за уклонение от смотра и ратной службы из уездных списков исключить, жалования денежного не платить, а земли их переписать на служилого человека Старостина, коего обязать к весне выставить пятерых оружных и доспешных ратников соответственно государеву Уложению.

— А ну, как боярина Волошина невиновным признают? — не удержался от вопроса Николаев.

— Боярский сын обязан являться на смотр и при боярине, и без оного! — твердо отрезал Зализа. — А потому оправдание Харитона Волошина изменить ничего не сможет.

С этим спорить никто не стал. Все знали: отойдут ли вотчины волошинские в казну, вернутся ли боярину или достанутся кому-то еще — они все равно останутся на своих поместьях. Лишить боярина его земель может только собственное нерадение, али собственная измена — и все. Ратники поднялись в седла и стали друг за другом выезжать в ворота. Когда последний из коней на прощание приподнял хвост и высыпал на дорогу горсть темных кругляшков, Дворкин облегченно вздохнул, и вытер пот со лба:

— Уф-ф. Я уж думал, порубают нас всех на месте, и мяукнуть не успеем.

— Ничего, Василий, — похлопал его по плечу Зализа. — Зато еще пятеро вотчинников из-под боярской руки под длань государеву перешли. Дело мы делаем великое, за такое и умереть не страшно.

— Помирать всегда страшно, Семен, — не согласился засечник. — Ты скажи, почему Феньке поместье отвалил, а мне ничего не дал?

— Не Феньке, — с гордостью поправил довольный Старостин, — а служилому человеку Феофану!

— Я так думаю, — ответил опричник. — Феню нашего могут встретить без большой любви, а потому в его земли вы поедете вместе. Когда твердо владения в руку возьмет, тогда и тебе, Василий, куда сесть найдется. Пока же седлайте коней. Сейчас я грамоты именем государевым выпишу, и с Богом. Не забудьте, что Василию через четыре дня наряд засечный менять. А ты, Феня, через неделю его сменишь, коли я сам вернуться не успею. Все, ступайте.

Вскоре бывший черносотенец Феофан Старостин, ставший волей Зализы настоящим служилым боярином, вместе со своим другом умчались по лесной дороге и опричник остался один. Только теперь, в одиночестве, он наконец-то понял, как тяжело дался ему разговор с волошинскими боярскими детьми, только теперь начал выбираться наружу забитый в самую глубину души страх. Он начал мерзнуть — мерзнуть под доспехами и плащом, мерзнуть в доме и у растопленной на дворе, в удалении от построек, кухонной печи, и когда хлебал горячую уху, сваренную стряпухой, найденной Твердиславом в ближней деревне.

Смеркалось. Зализа ушел в дом, прошел по темным пустым комнатам, в которых не горело ни одной свечи и ни одной лучины. Единственным огоньком, дрожащем в ночи, оказалось пламя лампады перед иконами в комнате Алевтины.

Опричник вошел к ней, нервно поежился:

— Мать-то из церкви не вернулась?

Девка вжалась в красный угол и отрицательно покачала головой.

— Ты за ней сходи утром, — посоветовал Зализа. — Как бы плохого с ней от горя не случилось.

На этот раз девка кивнула.

А Семен продолжал смотреть на нее и пытался понять — почему она не сбежала в те дни, что усадьба была предоставлена сама себе? Почему не ушла к родственникам, которых не может не быть у столь родовитой семьи, почему не помчалась к брату, который, по слухам, командовал полусотней в крепости Свияжске, почему не попросила защиты в монастыре, если ей все-таки некуда идти? Чего она здесь ждет, на что надеется? Или на что-то рассчитывает?

Внезапно опричник понял, что ему сейчас необходимо, чтобы согреться и успокоиться, и начал расшнуровывать юшман. Алевтина испуганно округлила глаза, словно не понимала, к чему это может происходить, скребнула ногтями по бревенчатой стене.

— Иди сюда, — раздевшись, потребовал Семен поднял ее за руку и кинул на мягкую пуховую перину.