— Ты сам с готовностью поверил в худшее о своей матери.

— Я был еще мальчишкой! Я решил, она бросила нас!

В ушах Остина прозвучал печальный женский плач: «Бросила вас? Мне кажется, сэр, это вы бросили ее».

Стремительно обернувшись, Остин посмотрел на Винифриду, испуганно вскрикнувшую и выронившую цыпленка.

— Ты слышала?

— Н-н-нет, сэр, я ничего не слышала.

— И я ничего не слышал.

Эмрис и его жена тревожно переглянулись, видимо, решив, что их молодой хозяин лишился рассудка.

Старик расхохотался, и его сухой трескучий смех, словно наждаком, прошелся по натянутым нервам Остина. У него мелькнула мысль, что он напрасно не прикончил старого безумца в минуту гнева.

— Не издевайся надо мною, — воскликнул Остин. — Это все проделки проклятой ведьмы Рианнон. В последнее время она прямо-таки решила свести меня с ума.

Отец понимающе кивнул.

— Меня она тоже раньше донимала, но потом я понял, что ее издевки — лишь отголоски моей совести.

— Не знал, что она у тебя есть.

Язвительное замечание сына нисколько не смутило Риса Гавенмора.

— Да, это моя совесть терзала меня, так как в глубине души я знал, что твоя мать не предавала меня. Это я предал ее. И моя мать не опорочила фамилию Гавенмор. Твой дед запятнал всех нас позором, заточив в башню невиновную женщину, лишив ее единственного сына, пока сам он развратничал с последней шлюхой. Скорее всего, жена старого Карадавга также была безвинна, но ее сожгли на костре, потому что супруг усомнился в ее верности.

Совсем рядом раздался тот же тихий женский голос: «Если мужчина отказывается верить женщине, которую, как он утверждает, любит, то скажи мне, муж мой, кто же из них виновен в неверности?»

Неужели это голос Холли?

— Замолчи немедленно! — крикнул Остин, с обезумевшим видом озираясь по сторонам.

Винифрида поспешно выскользнула вон, словно внезапный приступ сумасшествия, обрушившийся на ее господина, мог оказаться заразным.

В одном его отец прав, мелькнула у Остина безумная мысль. После всех мерзостей о своей матери, в которые он верил, он должен сгореть со стыда. Но вместе с раскаянием пришла последняя отчаянная надежда.

— Проклятие… — прошептал Остин.

— Все это вздор, сынок! — кивнул отец. — Никакого проклятия никогда не было. Было лишь пророчество, которое воплощали в жизнь те глупцы, что верили в него. Красота никогда не губила рода Гавенморов. Они сами навлекали несчастье на себя и на женщин, имевших глупость полюбить их.

«По собственной воле я никогда не покину тебя», — явственно прошептала Холли, пощекотав теплым дыханием ему щеку.

Остин схватился за стол, внезапно почувствовав головокружение. Неважно, слышат ли ее остальные, ибо в его ушах правда гремела оглушительно, как звон колокола кафедрального собора. Не Холли предала его, а он предал Холли, поверив не в силу любви, а в древнее проклятие. Если она решит найти утешение в объятиях другого мужчины, то произойдет это лишь потому, что ее вынудил к этому не верящий в нее муж.

В ушах Остина звучало пение Холли — пробирающий душу гимн веры в завтрашний день, и он, схватив плащ, бросился к лестнице.

Но прежде чем он добежал до двери, она распахнулась. Остин вздрогнул, порыв ветра бросил ему в лицо струи дождя. В залу, шатаясь, вошел мужчина, но если бы не пронзительный крик Винифриды, Остин, возможно, и не узнал бы его.

Глаза Кэри были едва видны на распухшем, разбитом лице. Правая щека была рассечена, левая рука болталась, вывернутая из сустава. Другая рука зажимала грудь, прикрытую промокшими насквозь клочьями разорванной рубахи.

Остин подхватил едва стоящего на ногах оруженосца.

— О боже, что случилось?

Кэри попытался было заговорить, но слова, произнесенные растрескавшимися, запекшимися губами, были совершенно неразборчивы. Глухо застонав, оруженосец, протянув здоровую руку к поясу, достал свернутый пергамент. Остин передал Кэри в заботливые руки его родителей и лишь после этого развернул мятый свиток.

Не послание, выведенное изящным почерком, не грубая карта местности и даже не зловещёе ржаво-бурое пятно, испачкавшее пергамент, привели его в бешенство. В глазах Остина все поплыло, когда он увидел шелковистый, черный, как соболий мех, локон.

Холли беспокойно металась по тесной комнате в башне.

Вместо величественной кровати под шелковым балдахином под узким окном на полу валялась изъеденная крысами подстилка. Вместо изящного рукомойника — лохань с солоноватой водой, предназначенной для мытья и питья, стоящая на голом деревянном полу. В обвалившемся очаге — тощая мышь, жадно набросившаяся на ломоть заплесневелого хлеба, поданного Холли на завтрак, обед и ужин. Тюремщик лишил молодую женщину даже общества Элспет. Причитающую няньку сразу же увели куда-то, как только шайка прибыла в свое логово.

Когда на небе взошла тусклая луна, Холли пришлось приложить большие усилия, чтобы не смотреть на ржавые кандалы, прикрепленные железными скобами к стене напротив окна. Холли была рада, что Эжен не заковал ее, но кандалы приводили ее в ужас.

Устав расхаживать по комнате, Холли, опустившись на колени, принялась выковыривать вокруг правого наручника растрескавшуюся известь, не обращая внимания на ущерб, наносимый этим своим ногтям.

— Надеюсь, вам нравится здесь, миледи?

Услышав этот приторный протяжный голос, Холли вскочила на ноги. В дверях, прислонившись к косяку, стоял Эжен, и улыбка несколько смягчала его хищное лицо.

— По бессвязным рассказам священника, — продолжал де Легге, — я понял, что в Гавенморе вы располагали приблизительно такими же удобствами.

Холли присела в реверансе.

— О нет, сэр. Там мы довольствовались лишь заплесневелыми корками, которые нам давали два раза в неделю. И крысы в Каер Гавенморе гораздо крупнее.

Шагнув в комнату, Эжен закрыл за собой дверь.

— Какая досада. Придется мне спуститься в подземелье и посмотреть, что там можно найти.

Холли едва сдержалась, чтобы не отшатнуться при его приближении. Барон впервые почтил ее своим посещением с тех пор, как захватил в плен три дня назад, и Холли сомневалась, что от его прихода следует ждать чего-либо хорошего, хотя и без того будущее ей рисовалось в довольно мрачных красках.

Вдвойне труднее оказалось не вздрогнуть, когда Эжен коснулся ее шеи, проводя пальцем по бледным кровоподтекам, еще виднеющимся на нежной белой коже.

— Вынужден признать, что ваш муж не знает, как обращаться с женщинами такой редкой красоты. Если бы вы согласились стать моей женой, я украсил бы вас бриллиантами и жемчугами, а не синяками и ссадинами.