плечи и умолчав о том, что посетил всего две тренировки: после чудовищного удара ногой в челюсть он бросил это опасное занятие.

– Итак, наш Лева могучим ударом побеждает соперника! – возбужденно продолжил режиссер.

– Но ведь это, кажется, уже было. В «Коллегах» у Аксенова, например, – засомневался писатель.

– Забудьте слово «было»! Навсегда забудьте! Умоляю! В искусстве было все. Вы же не отказываетесь от понравившейся вам женщины только потому, что у нее до вас «было»? С вами-то будет по-другому, если вы настоящий мужчина. И в искусстве все будет по-другому, если вы настоящий художник. Ясно?

– Ясно. А Стасик, значит, обиделся, «затаил хамство», как у Зощенко?

– Вам разве нравится Зощенко?

– А что?

– Ничего. И вот наступает карнавал.

– Значит, и мой карнавал пригодился? – самодовольно заметил Андрей Львович.

– Конечно, пригодился. Еще как пригодился! Наша Тая ведет себя так, словно с Данькой у нее ничего не было. Женщины это умеют. Она ластится к Леве, тормошит его и уговаривает нашего героя, терзаемого ревнивыми сомнениями, нарядиться хиппи. Для смеха. И он соглашается, но не просто так, а для того, чтобы почувствовать себя Данькой, который увел его любимую в ночь и неизвестно что там с ней делал!

– А не сложновато? – усомнился Кокотов.

– Простоту ищите не в искусстве, а в инструкции к стиральной машине! И вот карнавал, праздник, шум, веселье. Ах, как я это сниму! И тут нашего Леву фотографируют.

– Кто?

– Стасик.

– Стасик у нас вожатый, – напомнил писатель.

– Пусть будет фотограф. Подумаешь! А потом он печатает снимки в лаборатории. Красная полутьма и Стасиков инфернальный силуэт. Поняли? Снимок Левы, одетого как хиппи, плавает в кювете, постепенно проявляясь. Глаза Стасика мстительно сужаются. Накануне по телевизору как раз показали разгон демонстрации хиппи…

– Где?

– В Москве!

– По какому телевизору?

– Ах да! Я же забыл, что у нас еще советская власть! – Режиссер звонко шлепнул себя по лысине. – Выход?

– Очень простой: Стасик проявляет и одновременно слушает «Свободу». Тогда все так делали.

– Точно! Я тоже слушал. Мне даже в голову не приходило, что они могут врать. Верил, как пацан!

– А разве они врали?

– Конечно. Постоянно! Заметьте, не обманывали, а именно – врали. Ведь что такое вранье? Это – выгодная лгуну часть правды… Но вернемся к Станиславу. Он, как вы справедливо заметили, слушает «Свободу» и узнает, что в Москве разогнан митинг хиппи, идут аресты… Тогда он совсем другими глазами смотрит на снимок своего соперника и обидчика Левы. Он берет конверт и надписывает: «Москва, Лубянка, КГБ»…

– Площадь Дзержинского, – подсказал Кокотов. – И после этого приезжает черная «Волга» с чекистом…

– Лучше с двумя чекистами – «добрым» и «злым». Классика! Один угрожает отчислением из института, судом, ссылкой…

– Как Бродскому! – вставил писатель.

– При чем тут Бродский? Что вы, чуть что – сразу Бродский! Для нашего Левы изгнание из института – это полная трагедия, крах. Он ведь у нас из какой семьи?

– Не знаю…

– А кто знает, Бродский? Вы автор сценария или я?

– Вы, кажется, хотели, чтобы он был евреем…

– Я? – возмутился Жарынин. – Что вы из меня антисемита делаете! Он у нас из какой семьи?

– Он живет с мамой. Отец их бросил, давно… А мама – милая, тонкая, умная, трудолюбивая, заботливая, интеллигентная…

– Интеллиге-ентная, – передразнил режиссер. – Нет, вы все-таки хотите сделать из нашего Левы еврея!

– Почему?

– По кочану! Ладно, возьму-ка я на роль мамы Ирку Купченко… Короче, мать, чтобы в одиночку поднять сына, выбивается из сил, берет работу на дом. Ночь, Ирка тихо подходит и поправляет Леве одеяло, смотрит на него с нежностью, потом решительно надевает трогательные такие старушечьи очочки и возвращается к своему кульману…

– Как Пат Сэлендж?

– Вот злопамятный! Лучше подумайте, как нам показать, что для Левы изгнание из института – катастрофа, полный жизненный крах. Как? Нужен хороший флешбэк.

– Что?

– Воспоминание.

– Может быть, так: институтский двор, абитуриенты толпятся у списков принятых на первый курс. Лева сначала не подходит, боясь не найти свою фамилию, потом все же решается…

– Вы молодец! Лева мчится домой, бросается на шею матери, она плачет от счастья. Это же смысл ее одинокой жизни: сын – студент! И все это я дам вперебивку со сценой допроса. Перекошенная рожа «злого» чекиста и глумливо-сочувственная – «доброго»: «Кто посоветовал вам нарядиться в хиппи?» И флешбэк: Лева ищет свою фамилию в списках…

– Никто, – невольно отозвался Кокотов.

– Значит, вы сами это придумали? Может, вы состоите в организации хиппи? Признайтесь, в этом нет ничего страшного… Флешбэк: Лева находит свою фамилию в списке.

– Нет, не состою…

– Вы знакомы с кем-то из хиппи? Учтите, вранье вам дорого обойдется!.. Флешбэк: Лева мчится домой, чтобы поделиться радостной вестью с мамой…

– Нет, не знаком… – ответил за Леву Кокотов.

– Не хотите говорить честно? Ладно. Но высшего образования вы не получите никогда! Запомните!.. Лева вбегает радостный в квартиру…

– Знаком… – вдруг неожиданно для себя сознался писатель.

– С кем? Говорите! Мы просто хотим вам помочь… Флешбэк: Ирка Купченко плачет от счастья, что сын – студент… – Жарынин вытер с лысины пот, выступивший от творческого азарта.

– Я знаком с Таей…

– Фамилия?

– Носик.

– Она хиппи?

– Да…

– Рассказывайте!

– Что?

– Все: как приезжали к ней друзья, как хотели убить Брежнева…

– Вы и про это знаете?

– Конечно! Рассказывайте все! Разоружитесь перед Родиной! – Жарынин удовлетворенно откинулся в кресле. – Ну, в общем, наш Лева раскололся и всех сдал с потрохами.

– Почему?

– Человек так устроен. Стоит сознаться в мелочи, а потом уже не удержаться. И вот стоит он, сердешный, и смотрит, как Таю ведут в наручниках к машине.

– Почему в наручниках?

– Потому что всё решили свалить на нее, дурочку. Кто же тронет генеральского сынка? Таю ведут, а за ней гурьбой бегут ничего не понимающие пионеры – с кисточками, красками, картонками – просят: «Таисия Николаевна, вы обещали посмотреть мой рисунок! Таисия Николаевна…» Нет, это – плохо…

– Почему? По-моему, хорошо.

– Плохо. Краски, кисточки… Не работает! Кем она еще может быть?

– Ну не знаю… – заколебался Кокотов. – А что, если нам сделать ее танцовщицей? Она вполне может руководить кружком современных танцев!

– Потрясающе! Ее выводят в черном обтягивающем трико, в воздушном парео, грациозную, растерянную, беззащитную… Отлично! А в самом начале Лева влюбляется в нее, когда впервые видит, как она танцует у костра. Согласны?

– Абсолютно.

– Дети ее обожают. Таю арестовывают прямо во время репетиции, она ставит детский балет… Какой?

– «Белоснежка и семь гномов».

– Восторг! Девочки и мальчики, одетые гномами, бегут за ней на пуантах, в своих крошечных пачках, теребят накладные белые бородки и жалобно зовут: «Таисия Петровна! Таисия Петровна…»

– Николаевна.

– Не важно. Когда ее увозят – все плачут. А Тая,