Барышня сняла трубку, провернула рычаг:

– Алло-алло!..

В этот момент вперед сунулся доктор:

– Послушайте…

Но слушать его было нечего, доктор наверняка собирался сморозить какую-нибудь глупость – насчет ошибки и прочее. Но Грач все ж немного повернулся в его сторону. И вовремя: краем глаза он увидел, что книжный стеллаж за спиной доктора поворачивается вокруг себя!

* * *

– Послушайте, – проговорил Павел Романович.

Он намеревался сказать, что налицо явная ошибка.

Что эта барышня наверняка не имеет никакого отношения к «оппонентам», а потому грозить ей револьвером – дикость и произвол.

Произнести это следовало громко и твердо, однако получилось совсем иначе – шелестяще и как-то несмело. Ничего удивительного, что и слушать никто не стал.

Правда, Грач (странно: отчего это левый рукав у него свободно болтается?) все-таки глянул в его сторону. Однако всего на секунду; затем глаза его сузились, словно в зрачки попал сильнейший свет. А затем он поднял руку с револьвером и прицелился Павлу Романовичу в лоб.

Револьвер ударил три раза.

Бам! Бам! Бам!

Павел Романович отшатнулся, удивляясь, что еще жив. Посмотрел на Грача, потом обернулся: один из книжных шкафов был приоткрыт (это сперва так показалось, а после он рассмотрел, что шкаф имел секрет – мог поворачиваться на вертикальном шарнире, скрывая устроенную за ним потайную комнатку), а в проеме заклинился человек с залитым кровью лицом.

Так, значит, это в него стрелял Грач?

Павел Романович шагнул к раненому.

Грач тотчас закричал:

– Стойте на месте!

К черту, ответил ему мысленно Павел Романович. В сыскной у себя командуйте.

Но в услугах его надобности уж не было: подстреленный Грачом человек умирал. Рана на виске была неопасна – поскольку пуля ударила по касательной. Однако другие две попали точно в грудь.

«Первые две – останавливающие, третья – на поражение», – машинально подумал он.

Дохтуров слышал о тактике полицейской стрельбы, именно так теперь и действовал Грач. Правда, третий выстрел был неудачным (дрогнула все же рука у чиновника для поручений), но первые два сделали свое дело.

Почти механически Павел Романович коснулся запястья умирающего. Застрявший в полуоткрытом проеме, тот походил на огромного жука, наколотого иголкой.

Ощутив прикосновение, он поднял голову.

– Омэдэто… годзаимас… – сказал человек.

Китаец! Хотя… Нет, это наверняка не китайский.

– Да подите прочь! – рявкнул чиновник для поручений над самым ухом.

Павел Романович побледнел и выпрямился.

Это было уже чересчур, даже и по меркам нынешней ситуации. Но сказать ничего не успел – взгляд натолкнулся на барышню, о которой все вдруг позабыли. Можно было ожидать, что после пережитого (вторжение незнакомцев, угрозы, стрельба – наконец, кровь) она лишится чувств. Либо, по женскому обыкновению, хотя бы станет кричать.

Ничуть не бывало: Елизавета Алексеевна (ежели только это настоящее имя, мельком подумал Павел Романович) не кричала и в обморок падать не собиралась. Немного боком, по стенке она переступала к выходу – с очевидным намерением как можно быстрее покинуть поле сражения. По пути задела свернутый в углу коврик и на миг возле него задержалась.

«Развернуть, что ли, хочет? Вдруг все ж падать придется…»

И только она его коснулась, как коврик, разматываясь, сам собой покатился по полу. Это было невероятное зрелище. Форменный цирк. Кажется, вот теперь раздастся туш, и конферансье с фальшивою радостью вскричит: «Почтеннейшая публика! А сейчас под куполом смертельнейший номер – ковер-самолет!..»

Но коврик никуда не полетел. Развернулся – и остался лежать на полу. Зато словно из ниоткуда на нем появился маленький мальчик, лет восьми. Чудной: совсем голый, только тряпка повязана поперек бедер. И вся кожа покрыта синим узором татуировок.

По всему, цирковой номер назывался иначе – Мальчик-с-пальчик.

Павел Романович, будто завороженный, смотрел на диковинного ребенка. Тот, с удивительной даже для столь невеликого существа гуттаперчивостью, проворно вскочил на ноги и отвесил глубокий поясной поклон. Впрочем, нет – нагнулся что-то поднять с пола. Да, точно: в руках у малыша показалась тросточка – нечто вроде тростниковой свирели. Он повернулся к полицейскому и поднес ее к губам, точно хотел сыграть для него. Глубоко вдохнул, откинул назад голову…

– Стой… – проговорил Павел Романович.

Странный ребенок быстро повернулся и метнул на Дохтурова угольный взгляд. Такая жгучая ненависть высветилась в этих чернильных зрачках, что Павел Романович вздрогнул.

А потом… понял!

– Стой!! – завопил он.

Склонившийся над подстреленным незнакомцем Грач выпрямился. Но повернуться он не успел. Прогремел гром, а из спины полицейского вдруг кинулось пламя.

И тотчас татуированный ребенок выкинул фортель: прыгнул назад и со всей силы стукнул «Лизавету» затылком. Да так, что чуть с ног не сшиб. Барышня, правда, устояла, а сам он упал и больше не шевелился. Из разжатых пальцев выпала тросточка и покатилась к двери.

«Кто стрелял? Ребенок? Но откуда у него револьвер?» Мысли эти пронеслись мгновенно, однако и ответ не заставил себя ждать: вопреки ожиданию, чиновник для поручений Грач не упал, а вполне живо кинулся в сторону, на ходу сбрасывая дымящийся на спине сюртук.

– Доктор, не подходите! – крикнул он, уловив движение Павла Романовича.

Но Дохтуров его не слушал. Он первым наклонился к ребенку… и замер.

Никакой это был не мальчик.

Взрослый человек, только очень маленький. То есть, если смотреть на лицо, еще можно спутать, а вот тело… тут уж никаких сомнений. Африканский пигмей? Нет, не то. Пигмеи уродливы, а этот, пожалуй, даже красив.

Маленький человек лежал неподвижно, глядя в потолок из-под опущенных век. Лежал слишком свободно и неподвижно, чтобы его опасаться. Да и смертоносная тросточка была далеко. Но что с ним?

Павел Романович присмотрелся и увидел под левым соском аккуратную круглую дырку. Откуда?!

– Ага, вы тоже догадались, – сказал Грач, опускаясь рядом на колено. Он бестрепетной рукой перевернул маленького человека – спина у того была целой и чистой, если не считать синих узоров.

– Пуля внутри, – прошептал Павел Романович. – Вот почему его так отбросило.

– Угу… – Грач взял с пола укатившуюся трубку, легонько потряс. Из нее на пол слетела деревянная иголка. Темный кончик отсвечивал масляным блеском.

– Осторожно! Там яд!

– Знаю. – Грач вытащил из кармана платок, опасливо подобрал с пола колючку, бережно замотал в ткань. – Видали, каков трюкач? – спросил он. – Это ж надо: отравой плеваться! Русский человек такой низости не измыслит. Одно слово – Азия!