День проходит довольно спокойно. Немцы осторожничают, не зная толком наших сил. Но конфигурация фронта настолько причудлива, что в любой момент можно ждать каверзы. Катуков вернулся от Гетмана. Сел, задумчиво щелкнул зажигалкой. Голубой клинышек пламени втянулся в сигарету.

— Впереди у Андрея Лаврентьевича сил достаточно. Но на флангах жидковато. Нечем прикрыться. Одна надежда — немец не рискнет. Хотя, правду сказать, не очень-то основательная надежда.

Утром приехал корреспондент «Правды» Михаил Брагин.

Катуков открывает «пресс-конференцию». Но спрашиваем в основном мы, а не корреспондент: как в Москве, что слышно насчет второго фронта.

Катуков возбужден. И, как всегда в таком состоянии, шутит, выдумывает слова.

— Горелов немцам в Жмеринке такой цибербульбер устроил…

Стол накрыт скатертью, которую ординарец командующего достает только в торжественных случаях или для «высоких гостей». Завтрак — соответствующий.

Когда неподалеку раздался разрыв и задрожала водка в рюмках (они тоже имелись у запасливого ординарца), никто не обратил внимания или сделали вид, что не обратили: хозяева привычны, а гостю негоже проявлять в таких случаях любопытство. Но снова выстрел и сразу разрыв.

Катуков позвал адъютанта:

— Что там стряслось?

Едва адъютант скрылся за дверью, разрывы слились в сплошную канонаду. Хата заходила ходуном. Дальше нельзя было делать хорошую мину.

Мы выскочили без шинелей на улицу, бросились к рощице, начинавшейся сразу за околицей. Но не успели добежать, увидели на горе окутанные дымом танки, которые били по деревне. Хата, где мы только что мирно завтракали, горела. По широкой улице бежали бойцы. Бежали и падали. Грузовик с ходу врезался в столб.

На деревню пикировали бомбардировщики.

— Сообразили сволочи насчет фланга! — крикнул мне в ухо лежащий рядом Катуков. — Только не допускать паники.

Вскочил, выхватив пистолет. Я за ним. Рядом Брагин. Откуда-то появился Журавлев, еще несколько офицеров.

— Ты здесь постарайся утрясти, — наклонился Катуков, — а я туда людей брошу.

Он кивнул в сторону горы, откуда вели огонь немецкие танки.

Лишь в этот момент для меня стала ясна вся серьезность нашего положения. Гитлеровцы перерезали дорогу, по которой шли на передовую ничего не подозревавшие машины с горючим и боеприпасами.

Постепенно паника в деревне улеглась. Улетели, отбомбившись, самолеты. Однако танки держали улицу под огнем, не решаясь спуститься с горы. Немцам невдомек, что здесь размещены лишь Военный совет, несколько штабных подразделений да госпиталь… Переполненный ранеными госпиталь оказался в зоне обстрела.

Я поспешил на южную окраину. Среди голых яблонь белела большая палатка операционная. Попросил у пробегавшей мимо сестры халат и вошел. Главный хирург Мухин, которого бойцы называли «отец-спаситель», стоял у тамбура, подняв разведенные в стороны руки. Марлевая маска была опущена на шею. Незнакомый мне врач из мензурки поил Мухина. По тому, как Мухин крякнул, зажмурившись, можно было догадаться о содержимом мензурки. Врач скальпелем поддел с тарелки ломтик сала и отправил его в широко раскрытый рот главного хирурга.

— Так и кормимся, товарищ генерал, — улыбнулся Мухин.

— Спешно приготовьтесь к эвакуации. Сейчас подойдет автобат, — сказал я, не принимая шутливого тона хирурга.

— Все ясно, — насупился Мухин. — А то гляжу, что за стрельба такая…

Группа Гетмана оказалась отрезанной. У немцев недоставало сил на сплошное окружение. Но пути подвоза они отсекли. Километрах в полутора к западу от деревни, в которой не удалось окончить так славно начавшуюся «пресс-конференцию», курсировали «фердинанды» и «пантеры».

Лишившиеся горючего уцелевшие танки Гетмана действовали как неподвижные огневые точки. Снаряды были на исходе. Гетман получил приказ вывести людей и сохранившуюся технику.

Всю ночь тянулись потрепанные части. Неторопливые быки, а кое-где и впрягшиеся бойцы тащили орудия, минометы.

В лесу не переставали топить кухни. Раненых грузили на машины. Артиллерийские батареи получали тягачи и боеприпасы.

В одной из медленно бредущих групп мелькнуло красное донышко папахи.

— Андрей Лаврентьич! — неуверенно позвал я. Грузная фигура в волочившейся по снегу дохе отделилась от бойцов.

Поздоровались. Помолчали.

— Война? — устало спросил Гетман.

— Война, — ответил я.

Мы с Катуковым стояли у затянутого причудливой изморозью окна. В брошенной хозяевами хате было холодно, неприветливо. Тощая с клочковатой серой шерстью кошка терлась о ножки стола, о наши сапоги и протяжно мяукала.

Катуков проворчал:

— На душе кошки скребут, и в избе кошки… Михаил Ефимович выплюнул потухшую сигарету.

— Вроде кто-то подъехал, — прислушался он к неожиданно затихшему мотору.

Я поскреб пальцем стекло, подышал на него.

— «Виллис». А кто, не разгляжу.

В дверь постучались. На пороге вытянулся Брагин.

— Хорошо, что вы, — Катуков пожал руку журналисту. — А я думал, кто-нибудь сверху. Только сейчас не хватало. Один тут уж третьи сутки груши околачивает…

Катуков имел в виду заместителя командующего бронетанковыми войсками фронта, вкрадчивого генерала, которого у нас никто не звал по фамилии, а все величали Фан Фанычем.

— Что видели, Брагин, выкладывайте, — попросил Катуков. — Не раздевайтесь. Здесь не дюже жарко.

— То, что видел, описал в статье. Прежде чем передать по «бодо», хотел показать вам и члену Военного совета.

Брагин достал из полевой сумки несколько густо исписанных листков.

Я сел за стол, принялся читать. Катуков и Брагин о чем-то разговаривали у окна.

Не прочитал я и первой страницы, как грохот рвущихся неподалеку тяжелых бомб сотряс ветхую хатенку. Из черных щелей потолка на бумагу посыпались солома, песок.

Катуков выругался:

— Опять…

Не похоже было на случайный налет. Бомбили основательно, сосредоточенно. Заход за заходом. Брагин пожал плечами:

— Словно я вам каждый раз привожу такое.

— Нет, — возразил я, — это мы плохо гостей встречаем.

Но было не до шуток, не до любезностей. Мы с Катуковым побежали к стоявшей в саду рации. Кругом чернели не запорошенные снегом воронки. В одной из них пришлось переждать очередной налет. Поблизости упала фугаска. Посыпались отсеченные осколками, отломанные воздушной волной ветки.

Катуков показал рукой на дыры с заусеницами в кузове летучки, где стояла рация.

Мы поднялись в машину. Радист, прижав локоть к набрякшей кровью гимнастерке, повторял в микрофон позывные.