Наконец самолет взмыл в воздух. Ф. поднялся с дивана и неторопливо направился к телефону-автомату. С трудом произнося слова из-за нервного спазма, он сказал сотруднику управления «К», с утра дежурившему у телефона в посольстве, всего одну фразу:

— Делегация благополучно улетела…

В Москве О., как положено разведчику, сразу же поехал в Ясенево, штаб разведки, но и там тоже был взят под своеобразный арест. Его поместили в отдельную комнату, где предусмотрительно заперли на замок все сейфы, и велели написать подробный отчет о том, как именно его завербовали японцы и какие сведения он успел им передать.

Этот отчет О. писал несколько дней. И все это время с ним неотлучно находился специально приставленный к нему сотрудник разведки, тоже немолодой, из числа старых его приятелей. Он следил за тем, чтобы О. не вмонтировал где-нибудь в стене японский подслушивающий аппарат, и сопровождал его повсюду, даже в туалет. Особенно строго он следил за тем, чтобы О. по пути туда не заглянул в кабинет к своим недавним приятелям и не увидал бы какой-нибудь секретный документ. Домой его, впрочем, отпускали каждый вечер, хотя, строго говоря, могли бы этого и не делать. В недавние времена его просто расстреляли бы.

Через несколько дней состоялось партийное собрание японского отдела научно-технической разведки, где на повестке дня стоял всего лишь один вопрос — предательство О.

Надо сказать, что по традиции, восходящей к ленинским временам, собрания в парторганизациях проходят порой в очень грубой, прямо-таки непристойной форме. Такая процедура призвана показать всем членам партии, что каждый из них являет собой полное ничтожество по сравнению с самой коммунистической партией и тоталитарным Советским государством.

Так произошло и на сей раз — тридцать взрослых мужчин, перебивая друг друга, в голос кричали на О., обзывали его шпионом, предателем, врагом Советской страны. Особенно усердствовали разведчики старшего поколения, прошедшие непримиримую и жестокую сталинскую школу. Обрушивая на О. поток брани, они орали до хрипоты, их физиономии наливались кровью, казалось, еще минута — и их хватит удар. Будь их воля, они тут же, прямо на собрании, задушили бы О. собственными руками.

О., однако, не только не падал в обморок, но даже и не рыдал, что нередко случается на партийных собраниях с правоверными коммунистами. Наоборот, он выслушал обвинения спокойно. Чувствовалось, что он, как все истинные интеллигенты, служащие в разведке, втайне презирает и многих своих коллег, и советскую власть, задушившую всякое свободное проявление мысли.

Решение же партсобрания оказалось на удивление мягким. О. всего-навсего исключили из партии, что влекло за собой автоматическое увольнение из разведки, — и все. В военный трибунал его дело не передали, хотя партийное собрание советской разведки вполне могло принять такое решение.

«Но ведь О. сам признался в сотрудничестве с японской полицией, за что же теперь его привлекать к суду?» — удивился бы иной читатель, воспитанный в гуманных традициях буржуазного права.

С точки зрения тоталитарных советских законов его признание не имеет никакого значения. Признание — это одно, предшествующее ему деяние — совсем другое. В СССР нет презумпции невиновности, и коммунистическое государство никогда и никого не прощает. Не случайно ведь русские эмигранты, жившие в Европе и сражавшиеся во время Второй мировой войны на стороне СССР, против Гитлера, после советской победы все равно были отправлены в наши лагеря и отсидели там по пятнадцать — двадцать лет. Ведь они же эмигрировали в свое время из Советского Союза, проявив к нему нелояльность, а то, что потом они воевали на его стороне, ни на йоту не уменьшило их вины. Полностью неподсудной остается лишь верхушка партийного аппарата. Эти люди могут совершенно свободно совершать любые преступления — убийства, воровство в огромных размерах. Никакого наказания им за это не будет, ибо ни милиция, ни суд не имеют права подступиться к ним.

О. тоже решили не отдавать под суд. Это было сделано для того, чтобы другие советские разведчики, завербованные иностранными контрразведками, так же, как и он, не боялись признаваться в этом.

И действительно, в последующие десять лет два советских разведчика поступили аналогичным образом. Их просто тихо уволили из разведки, не затевая скандала.

О. же, будучи высококлассным японоведом, без труда нашел себе новое поприще и без работы не остался.

Однако кое-кто из высокопоставленных начальников разведки в связи с этой историей все же подвергся наказаниям, которою выразились в том, что их всего лишь не назначили на еще более высокие должности, к которым они пробивались всю жизнь.

И в этом, пожалуй, главный результат дела О.: происшествия такого рода способны неблагоприятно отразиться на карьере начальников. Разумеется, не в меру своей вины, а лишь в той степени, в какой другие начальники и конкуренты смогут воспользоваться неприятностью, случившейся на вверенном тому или иному руководителю участке работы. Как мы уже знаем из предшествующих глав, вся деятельность разведки по вербовке агентуры и добыче информации в значительной мере служит лишь фоном, театральными декорациями, за которыми разыгрывается невидимая миру конкурентная борьба большого начальства.

Так, например, после побега Левченко резидент советской разведки в Токио Г. не получил звания генерала, а потом был и вовсе отстранен от руководящей работы в разведке и переведен, кажется, на преподавательскую работу в разведывательный институт. Вина же его за это происшествие была скорее формальной, он был лишь старшим в резидентуре и Free за него моральную и должностную ответственность.

В то же время истинный виновник побега, заместитель резидента, доведший Левченко своими несправедливыми придирками и издевательскими замечаниями до нервного срыва, побудившего бежать из страны, не только не пострадал, но даже был повышен в должности, став заместителем начальника особого управления при начальник разведки, самого привилегированного подразделения в ее огромной структуре. Там он получил звание генерала.

Левченко убежал в Америку без семьи, оставив ее в Москве в полном неведении и недоумении. Можно только предполагать, каким издевательствам со стороны советских властей подверглись его жена и сын-подросток. Впрочем, в отличие от сталинских времен, их хотя бы не расстреляли, и на том спасибо.

Однако вскоре семья решила воссоединиться. Жена Левченко подала заявление на выезд в Израиль. Разумеется, этот щекотливый вопрос был доложен лично Андропову, и он, хотя, говорят, носил в себе изрядную примесь еврейской крови, написал на поданной ему докладной записке строгий приказ: «Не выпускать ни под каким видом!»

Именно после побега Левченко высшие начальники разведки окончательно поняли, что такого рода события могут серьезно повредить их карьере. Выход из этой ситуации они нашли чисто советский, бюрократический: окружить каждого советского разведчика неусыпным контролем так, чтобы сама мысль о переходе в стан противника тотчас же становилась известной органам КГБ.