Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анна устала, но Грейн хотел еще пройтись и, кстати, купить утреннюю газету. Он пошел по Пятой авеню на север. Что ему сейчас делать? Он не сказал Эстер, что съезжает из гостиницы. Ни словом не упомянул в разговорах с ней о квартире на Пятой авеню. Грейн знал, что Эстер звонила в гостиницу. Она, наверное, считает, что он сбежал от нее, не попрощавшись. Но что ему оставалось делать? Он не мог рассказать ей, что Анна снова здесь, в Нью-Йорке, и что он снимает вместе с ней квартиру. Сейчас самое время раз и навсегда положить конец этой трагикомедии!..
Снова пошел дождик, косой, мелкий, он словно иголками колол лицо. Улица была пустой. Грейн шел широким шагом. Ветер подталкивал его в спину. «Ну так пусть она выходит замуж за своего Мориса Плоткина, и пусть все это наконец закончится!.. Груз становится все тяжелее, все тяжелее… — Он стоял посреди тротуара, опустив голову, словно на него физически давило это бремя. Глубоко вдыхал ночной воздух. — Может быть, позвонить Лее?»
Он боялся и покорности Леи, и несуразных выходок Эстер. Она говорила такие вещи, от которых он буквально содрогался. С ее уст срывались слова, которых не следовало бы произносить. Ее искренность наводила на него страх, одновременно затягивая его, как пьянство, и отталкивая и смущая его. На Тридцать четвертой улице он зашел в телефонную будку и позвонил Эстер. Услыхав его голос, она сказала:
— Ты жив? А я уже хотела заказать по тебе поминальную молитву… Куда ты подевался? Что это ты вдруг ни с того и ни с сего съехал из гостиницы?
— Я тебе все расскажу.
— Когда? Для меня уже все закончилось. С тобой разговаривает покойница, покойница разговаривает с тобой из могилы.
— Эстер, прекрати эти дурацкие штучки!
— Это правда, убийца мой. Я уже мертва, и меня уже похоронили. Я — труп с телефоном!..
И Эстер засмеялась. Внезапно ее смех оборвался:
— Где бы ты сейчас ни был, немедленно приезжай ко мне!..
10
— Я не могу сейчас к тебе приехать, — сказал Грейн.
— А почему, если мне позволительно узнать? — спросила Эстер после короткого молчания.
— Не могу. Поздно. Анна уже в Нью-Йорке…
— Что? Вот как? Теперь-то я понимаю. Но она ведь должна была остаться во Флориде.
— А она вернулась в Нью-Йорк.
— Поздравляю! Желаю себе самой в дальнейшем получать вести получше! Послушай-ка, я просила тебя приехать ко мне потому, что хотела с тобой попрощаться. Это наша последняя ночь и твой последний шанс. Завтра все кончается. Но если дочь Бориса Маковера тебе так дорога, то оставайся с ней. Good-bye forever.[182] На этом свете мы с тобой больше не увидимся. Может быть, в аду нас будут жарить на одной сковородке…
— Подожди минутку.
— А чего мне ждать? Я уже достаточно ждала. Все одиннадцать лет, которые я с тобой знакома, были одним большим ожиданием. Может быть, именно поэтому я и больна. Но всему есть предел, мой дорогой, даже любви. Если у тебя сейчас не найдется даже мужества, чтобы прийти ко мне и попрощаться, то я плюну на тебя. Вырву тебя с корнем из своего сердца. Даже твоего гнусного имени больше не буду упоминать. Через минуту после того, как все закончится, ты станешь мне более чужд, чем все чужие люди. Моя любовь превратится в ком ненависти и яда…
— Эстер, ты говоришь глупости.
— То, что было между нами, было болезнью, а теперь наступил кризис. Всего один шаг от вершины горы до края глубочайшей пропасти. Я завтра позвоню Морису Плоткину и выйду за него замуж. Я его не люблю, но буду любить назло тебе. Отдам ему самое лучшее, что у меня есть. Сделаю для него то, чего еще ни одна женщина не делала для мужчины. Что же касается тебя, то не думай, что я тебя отпущу. Я буду тебя держать на поводке. Я не освобожу тебя до самого последнего дня. Ты будешь тосковать по мне так, что захочешь умереть…
— Дура, я уже тоскую.
— Тоскуешь по мне, но бежишь к ней. Что у тебя за характер? Она околдовала тебя, что ли?
— Нет никакого колдовства.
— Так что же ты за нее держишься?
— Эстер, я не могу больше разговаривать. Мне уже надо бросить в аппарат еще десятицентовик, а у меня его нет.
— Где ты? Дай мне номер, и я тебе перезвоню.
Грейн дал Эстер номер телефона-автомата.
Он стоял в телефонной будке и смотрел на расположенный рядом с нею бар. Там на высоких табуретах сидели двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин, пьяный, держал рюмку и покачивался, видимо, задремывал. Другой, тоже пьяный, пытался наклониться к женщине. Казалось, что в любой момент он может упасть. Его длинное тело вытягивалось, как резиновое. Он неуверенно протягивал руку, но никак не мог дотянуться до женщины. Это было похоже на видение, какие порой видят во сне. Женщина была низенькая, толстенькая, с коротко подстриженными, но тем не менее растрепанными кудрявыми волосами. С широкого лица, с толстого курносого носа глядели распутство, добродушие, злость, пьяное безумие, способное превратиться в нежность, в крики, в поцелуи, в драку. Кожа лица была зеленоватой и рябой, как будто изрытой оспой. И от каждой оспины несло пьяной насмешкой. «Что мне делать? Что мне ответить, когда она позвонит? — спрашивал себя Грейн. — Я обязан хотя бы еще раз увидеться с ней… Но почему она не звонит? Наверняка неправильно записала номер. Ну и вожделение… Настоящее вожделение!» Телефон наконец зазвонил, и Грейн поспешно схватил трубку, чтобы на звонок не обратил внимания бармен. Грейну показалось, что у него перехватило дыхание. Он едва смог выговорить:
— Эстер?
— Да, это я. Послушай: я за эту минуту передумала, я пришла к другому решению. Я не хочу предъявлять тебе никаких ультиматумов. Раз ты не можешь, то, значит, не можешь. Знай только, что между нами была большая любовь, — вдруг переменила тон Эстер, — но ты сделал все, чтобы ее убить. Однако, слава Богу, дело уже близится к окончательной агонии. Прощай, Герц, прощай и прости. Только об одном я хочу тебя попросить. Заклинаю тебя: никогда больше не звони мне. После того как покойника кладут в могилу, а могилу засыпают землей, надо оставить его в покое… Завтра я стану другой
