Когда мы заканчивали обедать, мимо прошел бывший муж Линды со своей новой женой и двумя маленькими детьми. После развода с ним Линда тоже нашла себе нового мужа, и обе пары живут совсем рядом, всего в нескольких домах друг от друга, так что дети обеих семей стали частью одной большой семьи. Местные жители часто восхищаются тем, как деликатно и по-современному просто им удалось договориться. Его девятилетняя дочь, Ханна, бросилась к Линде и обняла ее, а потом показала ей свои новехонькие ковбойские сапоги.

– Красивые! – сказала ей Линда.

Девочка смущается и застенчиво говорит:

– Я достала их, чтобы кататься на лошадках. – Сами эти слова ее возбуждают, и она добавляет: – А ты знаешь, я пойду в детский трудовой клуб. Там мы будем расчесывать лошадям гривы, а потом на них кататься!

– А вот теперь взгляни на мои, – говорю я, вытягивая из-под стола ноги, чтобы показать ей черные ковбойские сапоги. Около лодыжки правого сапога – красный кожаный ремешок, усеянный маленькими серебряными сердечками. – Мои тоже для того, чтобы кататься на лошадях.

Ее глаза вспыхнули. Она смотрит на меня пристальней, а потом улыбается с чувством потаенного взаимопонимания членов масонского братства. После обеда я спешу вернуться домой, чтобы посмотреть по телевизору финал соревнований по конкуру, и собираюсь в путь, который перенесет меня через время и пространство туда, где начиналась моя любовь к лошадям.

Пролетая над штатом Нью-Йорк, я смотрю вниз, на заросшие лесом холмы с острыми, как наконечники стрел, верхушками елей и на зелено-коричневый бархат засеянных полей. На прошлой неделе я проезжала верхом через пустыню на юго-западе, где по ночам в твои сны властно вторгается волчий вой, а днем парящие орлы демонстрируют миру свои оперенные, словно в шароварах, лапы. Всего за несколько часов я стремительно перенеслась в другую природную зону, другую экосистему, другую культуру – и все благодаря этой современной «лошади» – самолету, мощность двигателей которого мы до сих пор измеряем в лошадиных силах. Паря в высоте, в этом футляре из сверкающей стали, я смотрю, как внизу медленно поворачивается планета, и преодолеваю время благодаря этому маленькому чуду, которому не удивляются даже дети. Мы можем щелкнуть выключателем – и в темной комнате внезапно взойдет солнце; повернуть ручку – и холод перейдет в лето. После всех этих чудес стоит ли удивляться тому, что мы научили металл летать? Или что мы можем мчаться по ветру, как божественные кони древности? Или что можем совершать странствие на восьмикилометровой высоте? Наши самолеты летают в любом направлении – но время идет лишь в одном, и с каждой секундой все стареет и постепенно приходит в упадок. Да и мы рано или поздно состаримся и, возможно, предадим наши мечты. Внизу, подо мной, живой, дышащий, с многочисленными озерами горный хребет Адирондак, пылающий осенними красками. А потом наконец я вижу вдали аэропорт имени Джона Кеннеди, мерцающий во мгле. В каком-то смысле время – это самая неправдоподобная из наших выдумок. Пытаться укротить время – это все равно, что пытаться стреножить призрак, но благодаря лошадям этот призрак стал видимым.

В аэропорту, преодолев время еще раз, я сажусь на самого быстрого железного коня, который только доступен пассажирам нашего штата, и через несколько минут самолет взмывает в небо. Сначала слегка накренившись, он берет курс на восток. Мы быстро пересекаем «индейскую землю» (так летчики называют высоты, на которых летают такие легкие двухмоторные самолеты, как «сенека», «навахо» и другие) и вскоре, погрузившись в пурпурное небо, оставляем внизу все, даже погоду. На крейсерской скорости – более 1600 км/ч – мы летим почти так же быстро, как вращается Земля. Море внизу черное, и на волнах поблескивают струи солнечного света. Хотя водная поверхность кажется ровной, спокойной и безмолвной, я думаю о драмах, которые разыгрываются под ней во всех направлениях, о постоянном движении – вверх и вниз – всего океана, хлюпающего как чернила, которые разливаются кляксами по карте. В это же время сдвигаются с места и земные пласты. А когда море и Земля движутся согласованно, возникают рифы. В иллюминатор видно, что Земля круглая. Где-то внизу и далеко-далеко, невидимое глазу, находится всё, что я когда-либо знала, и все, кого я когда-либо любила.

Постепенно пурпурное небо уступает место синему, и мы приземляемся в аэропорту Орли, в пригороде Парижа. Там я пересаживаюсь на другой самолет и лечу к югу, в Перигор в департаменте Дордонь – в регион, известный своими трюфелями, паштетом из гусиной печенки и древней историей. В маленьком аэропорту Перигора я сажусь в такси. Дорога занимает около часа. За окном машины проносятся городки, разбросанные там и сям особняки, зубчатые холмы… И вот я в краю платанов, среди известняковых пещер. Мысленно возвращаясь на 30 тысяч лет назад, я вновь ощущаю неотступное желание узнать, кем и какими мы были много тысячелетий тому назад. Иногда прошлое узнать проще, чем настоящее, и легче увидеть, какими мы были, чем какими мы стали. Когда-то в этой долине цвели заросли можжевельника и орешника, росли липы, деревья грецкого ореха и дубы. Луга были покрыты ковром цветов, раскинувшимся среди зарослей земляники, ежевики и кустов смородины. Реки изобиловали лососем; болотные птицы ловили рыбу на их берегах. По долине бродили бизоны, зубры (предки испанских боевых быков), дикие кабаны, олени, кролики, лошади, каменные козлы, львы, медведи и носороги. По лугам разбредались стада северных оленей, и охотники эпохи мадленской культуры лакомились их мясом, носили, чтобы согреваться, их шкуры и использовали их жир для изготовления бездымных светильников вроде тех, которые до сих пор в ходу у эскимосов. Так называемые пещерные люди жили не в пещерах, а в палатках из шкур. Они селились около рек и ручьев, но иногда и рядом с пещерами, используя нависающие выступы над их входами для защиты жилища от дождя. Углубляясь в пещеры, предпринимая волшебные путешествия в Неизведанное, они стали раскрашивать влажные стены охрой, марганцем и древесным углем. Так из призрачного хаоса своего жизненного опыта они создавали то, что мы называем искусством.

За прошедшие двадцать четыре часа, благодаря сверхзвуковым лошадиным силам, меня стремительно перенесли на восток, в страну рассвета. Так, по следам прошлого, я отправилась во времени назад, чтобы увидеть стены пещеры Ласко, похожие на стены кафедрального собора. Здесь больше всего изображений лошадей, которых рисовали чаще других животных и даже людей. Лошадепоклонники пещеры Ласко жили, скорее всего, около 17,5 тысячи лет назад в мире, погодные условиях которого были подобны сегодняшним. Благодаря мягкому климату эти холмы стали живой кладовой. Мы представляем себе тогдашних людей дикарями, но они уже научились делать отверстия в швейных иглах, были умелыми охотниками, рыболовами и исследователями пещер. Они пели и плясали, били в барабаны, сделанные из шкур, и играли на костяных свирелях и свистульках. Жившие племенным укладом малочисленные полукочевники, они часто заходили в пещеры – по-видимому, для совершения религиозных обрядов и обрядов посвящения. И мы – их наследники. На чердаке нашего генофонда хранятся старинные вещи и платья; мундиры, в которые мы уже не влезаем; конверты, набитые фотографиями родственников, которых мы никогда не видели. Они передали нам по наследству многое из того, что свойственно нам как представителям человеческого рода, – не только нашу гневливость, грубоватость наших манер, жажду крови и стремление к завоеванию новых территорий, но и нашу любознательность, благоговейный страх и привязанность к семье. Если между нами и пролегают расщелины непонимания, хотя бы частично они преодолимы благодаря мостам искусства – этой потребности создавать произведения ошеломляющей красоты, – искусства, так же сильно влияющего на нас и сегодня. Тогдашние люди испытывали чувственную страсть к лошадям и жажду чествовать и прославлять природу. И мы унаследовали от них эту потребность поклоняться.