Согласно греческим мифам, от союза окровавленного конского уда и Матери-Земли произошло племя кентавров – божеств с торсом человека на теле лошади. В мифологии индуизма подобные существа назывались гандхарвами. В обеих культурах к ним относились как к волшебным существам и ловким танцорам, причем весьма похотливым. В Древней Греции также считалось, что крылатый конь Пегас уносил героев на небеса, тогда как страстные и готовые проказничать кентавры бродили по земле, высматривая для себя подходящих девушек, чтобы их похитить и изнасиловать. В Швеции королей могли уносить на конях валькирии или их подобные колдуньям жрицы, именуемые вельвами и носившие маски лошадей.

Еще в XVI веке европейцы пускали кровь лошадям на следующий день после Рождества – в качестве символической жертвы Белой Кобылице – и «седлали» на Новый год палку с лошадиной головой или наряжались лошадью. Да мы и по сей день дарим детям игрушечных «лошадок», на которых можно кататься, не задумываясь о том, что речь идет о пережитке языческого культа лошадей с их бешеными плясками. Подкова, которую мы «на счастье» вешаем над дверью, символизирует вульву богини-кобылицы. Древние народы, от кельтов до индусов, почитали этот символ, в форме которого изготавливали амулеты и строили свои храмы. Фактически первые гравюры, известные в западном мире, – палеолитическая резьба в скальных убежищах в Кастельмерле – это изображения вульв. Если вам покажется странным украшение дома изображениями гениталий кобылы, вспомните, что древние римляне вешали на шею своим детям амулеты в виде пениса, чтобы отогнать злых духов, и для той же цели в средневековых церквах, над дверными проемами, помещали символы женских гениталий, так называемые «шила-на-гиг». В Европе XVIII века «подковой» в просторечии называли вагину (про обесчещенную девушку говорили, что она «потеряла подкову»). Лошади всегда искушали ту необузданную и древнюю часть нашего существа, которая почитала Белую Кобылицу, символизированную ее гениталиями. В ее тайной «пещере» мужское и женское жизненные начала сливались, чтобы возрожденная природа изобиловала орехами и ягодами, стада плодились и пополнялись новыми животными, а люди получили возможность родиться заново.

В общении с лошадьми некоторые женщины надеются обрести в них психологического двойника или мистического руководителя; для них верховая езда как-то связана с духовным совершенствованием. Для других эта связь – более земная и более чувственная. Однако у всех это страстное увлечение начинается рано, на пороге юности.

Побывав в Клермонтской школе, я села на самолет и отправилась в северную часть штата, в глубинку – повидаться с психологом, работающей с девочками-подростками. Она живет в городке на берегу озера. Прямо в этом городке находится птичий заповедник, его окружают поля. Люди здесь настолько связаны с лошадьми, что специальные дорожные знаки на трассе запрещают пересекать верхом на лошади четыре полосы дороги с бешеным движением.

Городки северной части штата Нью-Йорк подобны железнодорожным станциям, где ежеминутно сходятся сотни жизненных путей. Кто-то несет на себе груз тревог и разочарований. Кто-то стремительно бежит вниз по скользким коридорам молодости. Кто-то медленно передвигает чемодан душевной травмы, кто-то только что прибыл из пригорода надежды, кто-то волнуется из-за расписания. Кто-то мечтает поскорее приехать, кто-то думает только о себе, кто-то, даже постарев, лучится светом. А кто-то, отчаявшийся и одинокий, садится в скоростной экспресс и стремительно несется из ниоткуда в никуда. На окраине городка, в котором я живу, ресторан, переделанный из железнодорожного депо, называется «Станция», напоминая о тех временах, когда длинные вихляющиеся составы медленно тащились до Манхэттена. Когда-то часы на стене ресторана остановили на 18:22 – именно в это время город покинула последняя «железная фурия». Однако поезда не прекращали движения никогда. Люди встречаются в их тесных и тряских вагонах. Они слышат хриплое дыхание пассажиров, спящих в соседнем купе. Со временем каждый встречает каждого, и все узнают друг друга – или понаслышке, или лично.

В деловой части города, в здании из красного кирпича (бывшего колледжа, переоборудованного под магазины) расположено кафе «Девитт». Его легкие, как в закусочной, столики свободно расставлены в просторном открытом коридоре. Сюда ходят обедать все, потому отсюда, сидя за столиком, можно увидеть идущих по своим делам знакомых и с ними поздороваться. Однажды, обедая там, я увидела Линду. Энергичная, симпатичная женщина лет пятидесяти, с короткими и волнистыми светлыми волосами и большими проницательными глазами, она работает клиническим психологом. В своей практике ей приходится иметь дело с множеством девушек и женщин. За салатом из моцареллы и помидоров, закусывая его хлебом из цельнозерновой муки, смазанным медом, мы говорили о любви к лошадям. Лошади восхищали меня с детства. А Линда, хотя и не разделяла эту страсть, видела, с каким обожанием относятся к лошадям девушки, которых она консультирует.

– Любовь к лошадям редко настигает девочек, пока им еще нет девяти или десяти лет, – говорил Линда. – До этого у них были пластмассовые игрушечные лошадки и единороги, но сильная страсть возникает, судя по всему, в предпубертатном возрасте. На глубинном уровне любовь девочки к лошадям свидетельствует, как мне кажется, о ее осознании своей чувственности, которую она еще не связывает с областью гениталий. Знакомые мальчики не воплощают для девочки всего того, что начинает чувствовать ее юное тело.

– Значит, их переполняет смутная чувственность, которая для них пока еще не имеет названия и определенных очертаний? – спрашиваю я.

– Да, а лошадь – существо в некотором смысле двуполое. Даже кобыла обладает всей этой фаллической силой, потому что она очень быстрая, пластичная и мускулистая. При этом она отличается невероятным изяществом силуэта и той красотой, на которую маленькая девочка реагирует эстетически.

– Когда я была маленькой, – признаюсь я Линде, – мне ужасно хотелось превратиться в лошадь.

– Да, – неторопливо отзывается она. – По соседству со мной живут две маленькие девочки, я за ними наблюдаю. Они ездят верхом, собирают игрушечных лошадок, картинки с изображениями лошадей. Но в выходные, играя во дворе, они сами становятся лошадками. Они водят друг друга за поводья, катаются друг на друге верхом и скачут. Глядя на все это, я думаю, что речь идет о попытке создать идеальный образ самих себя – до того, как свое «я» они соотнесут с миром людей или с чувственными отношениями между мужчинами и женщинами. Девочка становится свободной, крепкой, необузданной, сексуальной и сильной. Помню, я и сама когда-то чувствовала себя примерно так же, хотя никогда и не увлекалась лошадьми.

Слушая, как Линда рассказывает о живущих с ней по соседству «девочках-лошадках», я начинаю вспоминать о моей нежнейшей привязанности, о моем глубочайшем увлечении. Когда мне было двенадцать, объектом моей любви были исключительно лошади. Хотя я тогда ощущала ее как тайную страсть, единственную в своем роде и невыразимую, в моем помешательстве на лошадях я была не одинока. Детские психологи не выделяют любовь к лошадям в особую, научно обоснованную стадию развития девочки в предподростковом возрасте, но я годами проводила свое собственное неофициальное исследование и выяснила, что восемь из десяти девочек проходят через этап обожания лошадей. Мальчики тоже любят лошадей и часто видят в них нечто волшебное, но не относятся к ним с тем же восторженным магнетическим обожанием, как девочки. Это возвышенное чувство, столь же сильное и навязчивое, как любовная страсть, наполняет все существование девочки, приводя ее в экстаз, пробуждая ее мечты, придавая смысл ее жизни. Даже те девочки, которые не умеют рисовать, могут нарисовать лошадь и часто рисуют лошадиные головы на полях школьных тетрадок. У них, как правило, есть пластмассовые лошадки и фигурки всадников, чтобы с ними играть, есть книги о лошадях, и они придумывают игры, в которых катаются на статных лошадях (или ими становятся). В качестве начинающей писательницы я решила делать для соседских ребятишек газету о лошадях, но потом отказалась от своего замысла, сообразив, сколько у меня уйдет на это времени, если писать каждый ее экземпляр от руки. Тогда я начала писать роман о лошади по кличке Буря и о девочке, которая ее любила. Просто удивительно, как много девочек делают для себя альбомы с картинками и газетными вырезками про лошадей. У меня до сих пор хранится мой собственный; я начала его вести в мой день рождения, когда мне исполнилось двенадцать лет, и это дневник типичного лошадиного маньяка. Он начинается переписанной мною «Молитвой лошади» анонимного автора, который, в стиле Диккенса, призывал обращаться с лошадьми по-доброму. Эта «Молитва» заканчивается словами: «Я не совершу богохульства, если попрошу об этом во имя Того, кто родился в яслях конюшни. Аминь». Дальше, на пожелтевших страницах, наклеено множество черно-белых фотографий разных людей со своими лошадьми, рисунков лошадей, вырезанных из газет объявлений о продаже лошадей, открыток с лошадьми. Там и фотографии знаменитых ковбоев и наездниц, позирующих на фоне своих лошадей. Там и снимки юных жокеев на манеже, верхом на лошадях, и игральная карта (восьмерка пик) с изображением головы лошади на «рубашке». Там есть и газетные заметки о показательных выступлениях лошадей или об их хозяевах, и рождественская открытка от девочки по имени Гейл, со счастливым видом позирующей возле своей белой лошади. Там и множество фотографий арабских жеребцов, хозяева которых заводят их в конюшню, и снимок из журнала о кино, на котором запечатлены Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард, играющие с двумя жеребятами. И наконец – моя самая главная ценность – моя фотография на фоне Прекрасного Шедевра – лошади, которую я считала совершеннейшим в мире воплощением красоты и силы. Моя восторженная улыбка объясняется тем, что, всего лишь прикоснувшись тогда к этому совершенству, я почувствовала себя как в раю. Иногда хозяин этой чистопородной лошади позволял мне расчесывать гриву на ее огромной голове. Однажды, в загоне, он посадил меня на лошадь и едва не упал в обморок, когда она меня понесла. Я съехала ей под шею, обхватила холку, но не упала. Через несколько минут хозяин нас поймал. Он весь трясся от ужаса и беспокойства, а я висела на коне, уцепившись за его гриву: мне казалось, что это лучшие мгновения моей жизни. В альбоме записано и первое из стихотворений, выученных мной наизусть. Мне нужно было прочесть его перед всеми в шестом классе, и я запнулась на слове «конвульсивно». Это была «Баллада о белом жеребце» – легенда о первозданном неистовстве, о призраках коней, о смелых охотниках. Текст этой баллады полон ярких художественных образов. В ней воспевается великодушный жеребец – и богоподобный, и непокорный, который описывался так: «Дух одинокий – но свободный…» Я и сейчас могу прочитать это стихотворение наизусть.