На следующее утро его разбудил камердинер и сказал, что с ним желает поговорить некий господин. Папа попросил извиниться, сказав, что он устал и не хочет никого видеть. Однако господин продолжал настаивать, уверяя, что вопрос серьезный и не требует отлагательств. Очень неохотно и с большим трудом отец встал, нацепил какую-то одежду и вышел в холл. Там его встретил одетый в черное мужчина с цилиндром в руке, словно он вышел на поединок. На вопрос, в чем дело и кто он такой, господин представился работником банка и показал Карузо вексель на 60 тысяч франков (тогда это составляло примерно 11 тысяч долларов).

— Господин Карузо, это ваша подпись?

Папа, совершенно ошеломленный, взял бумагу и вынужден был признать, что подпись его, хотя весь текст был написан чьей-то чужой рукой. Карузо спросил:

— Но откуда эта бумага?

На что получил ответ:

— Господин певец ночь напролет бился в баккара и постоянно проигрывал. А так как у него с собой не было ни денег, ни чековой книжки, то он выдал выигравшим вот эту расписку.

Кровь прилила к голове отца. Он понял, что попал в ловко расставленную западню. Но в той ситуации рядом не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью, тем более что подпись была действительно его. Он заплатил эти деньги, испытывая чувство невероятной горечи, и дал себе клятву никогда не играть ни в казино, ни с незнакомыми людьми. Этому обещанию он оставался верен всю жизнь…»[220]

После выступлений в Остенде, омраченных потерей денег, Карузо в конце августа вернулся домой, где ему предстоял недолгий месячный отдых и выяснения отношений с Адой. К этому времени Карузо стал по-настоящему богатым человеком, который мог позволить себе не просто хорошую, но даже роскошную жизнь. Желая как-то развеять впавшую в депрессию Аду, Карузо в сентябре 1906 года купил у семейства Кампи в Ластра а Синья (в сорока милях от Флоренции) еще одну виллу — «Беллосгуардо» (ее название переводится как «прекрасный вид»), которая поначалу принадлежала именитому роду Пуччи. Старинная вилла, история которой насчитывала почти 400 лет, располагалась на вершине большого холма, границы огромного прилегающего участка были обозначены высоким каменным забором. Во время первого посещения виллы Карузо был зачарован колокольным звоном, доносившимся из находившегося в пяти милях монастыря. Он счел это хорошим предзнаменованием и тут же согласился на покупку. На территории была часовня XVII века с примыкающей к ней скульптурной композицией, изображающей рождение Иисуса. Как рассказывала Дороти Карузо, вилла «была построена в XV столетии на гребне холма посреди парка с прудом, садов в английском стиле, статуй и длинных кипарисовых аллей. Аллеи вели к беседкам, откуда открывались виды Тосканы. С одной из них была видна Флоренция и река, протекавшая в нескольких милях, и это был лучший пейзаж, который я когда-либо видела. Поместье было так велико, что у нас не было близких соседей, и внешний мир давал о себе знать лишь монотонным звоном монастырского колокола, находившегося в пяти милях от нас. Энрико оплачивал все издержки по поместью и, кроме того, отдавал арендаторам половину урожая за их труд»[221].

В отличие от «Ле Панке», вилла «Беллосгуардо» досталась тенору в хорошем состоянии, но Карузо тем не менее потратил огромную сумму на ее переоборудование и благоустройство. Он лично проектировал сады, фонтаны, цветочные клумбы. Правда, художественный вкус внутреннего убранства у утонченных эстетов, вроде импресарио (а впоследствии директора Бостонской оперы) Генри Рассела, вызывал сильные сомнения — за счет полной эклектики стилей и смешения всего со всем. Больше всего удивили Рассела потолки, украшенные нелепыми портретами Карузо в разных ролях. Он недоумевал, как человек со столь хорошим чувством юмора, как Карузо, не мог не замечать нелепости подобных лубочных фресок[222]. Уже после смерти тенора еще совсем ребенком виллу посетил Марио дель Монако, который вспоминал о ней как о «…эдаком мавзолее, битком набитом безвкусными предметами. Мне запомнилась колоннада неопределенного стиля из серого камня и спальня в духе Д’Аннунцио. Впервые увидев этот дом, я испытал чувство страшной подавленности. Я всегда отличался солнечным взглядом на жизнь и не понимал, как вообще можно жить в таких комнатах…»[223].

В этой местности ежегодно отмечался праздник, который именовался Ла Феста деи Пуччи, во время которого сады виллы были открыты для всех желающих. Местные жители могли устраивать в парке, прилегающем к вилле, пикники и бродить где вздумается. Когда Карузо купил виллу, он пожелал поддержать эту традицию. Однако в первое же празднование посетители устроили в саду погром, растоптали цветники, посрывали редкие растения. Они хватали все, что попадалось под руку, и утаскивали к себе домой, вероятно, считая все это подарками. Энрико был очень расстроен подобным поведением соседей и прекратил традицию ежегодных отмечаний Фесты на вилле. Более того, ему пришлось принять меры по охране территории.

Был отремонтирован каменный забор, а сверху разбросано битое стекло.

Печалило Карузо и то, что отец и мачеха наотрез отказывались покинуть Неаполь и переехать в его роскошную виллу. Они были вполне довольны жизнью в новой квартире, которую Энрико им купил. Марчеллино, естественно, очень гордился сыном. Он с торжественным видом зачитывал знакомым выдержки из газет, в которых обсуждалось все связанное с Энрико: какие он делал покупки, с кем встречался, сколько зарабатывает, какая у него диета и кто в друзьях. Хотя в глубине души по-прежнему не верил, что за одно выступление, например, в частном концерте сын мог получать до 2500 долларов…

Желая отвлечь Аду от мрачных мыслей, Карузо позволял ей делать на вилле все, что той хотелось. Он купил ей автомобиль и нанял личного водителя, позволил Аде завести целый зверинец из собак и птиц. Для ухода за младшим сыном Энрико пригласил гувернантку-англичанку, мисс Луизу Сайер.

На первый взгляд Ада вела роскошный образ жизни. Она была спутницей лучшего тенора мира, могла позволить себе любые драгоценности и потребовать исполнения любого каприза. С чисто формальной точки зрения, она в этом плане была куда более «удачна», чем, например, жена Пуччини, которой брак не принес ни ощущения счастья, ни стабильности. Несмотря на сахарный диабет, композитор выглядел прекрасно. Женщины, привлеченные его обаянием и всемирной славой, сходили по нему с ума и стремились к близости. В результате у синьоры Эльвиры развился бред ревности: она могла наброситься с зонтиком на какую-нибудь молодую артистку, если ей казалось, что муж проявляет к той интерес. По слухам, доходило даже до того, что, когда Пуччини нужно было встречаться с певицами для разучивания партий, она подмешивала ему в напитки средство для ослабления мужской силы.