– И от чего он умер? – спросил Бекстрём с любопытством.

– От известной русской народной болезни, от пьянства, – ответил Гегурра с мягкой улыбкой.

– Печальная история, – вздохнул Бекстрём. – Парень, похоже, имел определенные задатки, принимая в расчет то, что ты рассказываешь.

– Верщагин, несмотря на свой скромный возраст, считался невероятно одаренным художником. Сегодня его работы, если мы говорим о пейзажах, продаются по цене от пяти до двадцати миллионов. К сожалению, он оставил после себя не особенно много работ. Известно только два десятка его картин. Возможно, причина в его далеко не праведном образе жизни. Верщагин пил как сапожник и ненавидел своего тестя, богача, немца по происхождению, судового маклера в Санкт-Петербурге. Тот был добрым и глубоко религиозным человеком, который после долгих и тяжелых дум перешел из своей лютеранской веры в русское православие. Именно тесть содержал Верщагина и его семейство, если говорить о жилье, одежде, питании и всем прочем необходимом. В то время как зятек, наоборот, постоянно пил, устраивал скандалы, обманывал свою молодую супругу, не заботился о маленьких детях и в промежутках время от времени рисовал ту или другую замечательную картину.

– Мир неблагодарен, – констатировал Бекстрём со вздохом.

– Да, и в данном случае это выразилось в том, что он нарисовал икону, представлявшую святого Феодора столь же толстым, как и пресловутый греческий прелат из шестнадцатого века, отлученный от церкви за его похождения с блудницами и финансовые аферы во имя Господа нашего. Икона Верщагина, представлявшая святого Феодора, стала исключительным творением не только в техническом смысле. Он нарисовал ее на старинном образе, которому было несколько сотен лет, и в качестве своего подарка к шестидесятилетнему юбилею тестя. И единственная проблема состояла в том, что сходство святого Феодора с самим юбиляром откровенно бросалось в глаза. Просто тесть Верщагина тоже был очень полным человеком. Кроме того, святой Феодор по какой-то причине засовывал свою правую руку в ящик для сбора пожертвований, что выглядело, мягко говоря, необычным в данной связи. Как звали тестя по имени, тебе, наверное, не составило труда просчитать.

– Само собой, – сказал Бекстрём. – Кроме того, мне кажется, ты узнал, что предметы искусства, которые Эрикссон просил тебя оценить, ворованные.

«Известный гангстерский адвокат не брезговал хранением и торговлей краденным в крупных размерах», – подумал он, уже представив себе, какие заголовки появятся в газетах, как только он переговорит со знакомым репортером.

– Нет. – Гегурра покачал головой. – Я сожалею, что вынужден разочаровать тебя, но и по данному пункту, вне всякого сомнения, дело обстояло совсем иначе. Если тебя интересует мое мнение, то я убежден, что все было значительно лучше.

– Ты не спросил, как звали клиента Эрикссона?

– Естественно, я это сделал, – ответил Гегурра, а потом наклонился вперед и продолжил, понизив голос: – Эрикссон, конечно, был скользкий как угорь, но как раз в данном случае я верю ему.

– И что он сказал? – спросил Бекстрём и откинулся на спинку стула.

– Поведал, что его клиент очень дорожит своей анонимностью и что он, как адвокат, обязан хранить молчание. В общем, и под пытками, наверное, даже не намекнул бы, кто его работодатель.

– И ты купился на это? – поинтересовался Бекстрём.

– Без толики сомнения, – констатировал Гегурра. – Во-первых, крайне обычно в подобной связи, когда продавец предпочитает оставаться анонимным. Если только речь не идет о наследстве, обычно главной причиной для продажи является потребность в деньгах. У него или у нее проблема с финансами, или даже этот человек разорился, а о подобном ведь никто не жаждет рассказывать.

– Хм, – буркнул Бекстрём и медленно кивнул в ответ.

«У кого возникнет такое желание?» – подумал он. И так радости мало, если у тебя не осталось ни гроша. Зачем усугублять ситуацию, болтая об этом?

– Зато Эрикссон уверил меня, что я не должен абсолютно ни о чем беспокоиться. Он был знаком со своим клиентом много лет и прекрасно знал историю коллекции. Уже три поколения семейство владело ею, после того как получило в качестве подарка сотню лет назад.

– Насколько я понял из твоих слов, ты догадываешься, кто этот клиент Эрикссона.

– Конечно. – Гегурра улыбнулся самодовольно. – У меня есть определенные подозрения. Именно поэтому я и захотел поговорить с тобой.

– И кто же он? – спросил Бекстрём и наклонился через стол.

– Я как раз подхожу к этому, – сказал Гегурра, слегка согнув указательный палец левой руки в знак того, чтобы ему наполнили бокал.

Бекстрём довольствовался новым кивком.

«Гегурра, конечно, никак не обычный цыган, – подумал он. – Скользкий как угорь и резкий словно нож. Уже наверняка пятьдесят лет назад закончил воровать кур, и по сравнению с ним Эрикссон был просто любителем».

– Со многими из икон все обстояло так, что я со стопроцентной вероятностью знал, что их недавно продали на аукционах произведений искусств, как в Швеции, так и за границей, – сообщил Гегурра и осторожно приложился губами к своему наполненному бокалу. – Это я сказал Эрикссону, и только тогда он чуть приоткрыл завесу секретности.

«Приоткрыл завесу секретности? Откуда у них все это? Почему они говорят таким образом?» – подумал Бекстрём.

– Эрикссон не стал ничего отрицать, более того, подтвердил мои слова. Год назад ему поручили продать восемь из двадцати исходных объектов. Во-первых, четыре иконы, включая нарисованного Верщагиным святого Феодора, который ушел с молотка на аукционе русского искусства Сотбис в Лондоне месяц назад, во-вторых, сервиз, а также два разных комплекта столовых приборов из серебра. И в-третьих, старинную золотую зажигалку. В связи со всеми этими продажами возникли определенные обстоятельства, и именно из-за них ему потребовалось встретиться со мной.

– Я слушаю. – Бекстрём кивнул ободряюще, поскольку ему как раз сейчас в очередной раз наполнили рюмку, и теперь он был в состоянии выдержать даже необычайно затянувшиеся разглагольствования Гегурры.

– Чисто практической стороной дела в связи с продажами занимался некий эксперт в области искусства. Эрикссон сам его изначально выбрал и доверился ему целиком и полностью. У него и хранились все произведения, но по различным причинам… в которые он не хотел вдаваться… Эрикссон пожелал иметь второе мнение относительно стоимости различных объектов. Просто у него возникло естественное опасение, что его могут обмануть. Или уже обвели вокруг пальца.

– И что ты сказал ему? – спросил Бекстрём.

– Решил успокоить его. Воспользовавшись случаем, поздравил с продажей иконы Верщагина. Объяснил, что дана была хорошая цена, пусть даже при возросшем спросе на русское искусство. Что не каждый день получают полтора миллиона крон за произведение, чей возраст составляет какие-то сто лет и исходно задуманное как грубая шутка. Чистое богохульство, к которому все ценители искусства отнеслись очень плохо, когда его показали широкой публике. Будь это пейзаж того же художника, естественно, он стоил бы на несколько миллионов больше.