– Как потом сложилась его судьба? – спросил Бекстрём.

«Явно совсем неплохо, – подумал он. – Когда речь идет о четырех миллиардах в год, Бергман может засунуть старые тапки из тюленьей кожи себе в задницу».

– Принц Вильгельм был творческой натурой. Писал книги. Из-под его пера их вышло огромное множество обо всем на свете. От любовных стихов и текстов песен, на морскую тематику, до путевых заметок. Кроме того, его очень интересовало кино. Он играл в фильмах по всему миру, главным образом шведских естественно, но также и в нескольких африканских, азиатских и центрально-американских. Последние тридцать лет он жил в своем имении Стенхаммар в Сёдерманланде. Умер в 1965 году, и если ты спросишь меня, по-моему, он был очень одиноким человеком, пусть и общался почти со всеми шведскими интеллектуалами, жившими в одно с ним время, художниками, писателями, музыкантами. Как меценат и любитель искусства, но, прежде всего, как их коллега. Он был одним из них, и в этом смысле, пожалуй, сильно походил на многих своих родственников из дома Бернадотов. Наиболее известным из них считается принц Евгений, художник, и ты наверняка слышал о нем.

– Да, я слышал это имя, – солгал Бекстрём. – Но давай вернемся к принцу Вил… женившемуся на русской с ее деньгами…

– Да?

– Никаких баб? Никаких новых детей? – спросил Бекстрём, у которого в голове прочно засел вне всякого сомнения невероятно дорогой охотничий сервиз.

– Нет, – ответил Гегурра и покачал головой. – В конце двадцатых он, конечно, встретил новую женщину, француженку, но это неофициальные отношения, к тому же она погибла при трагических обстоятельствах в 1952 году. Автомобильная авария около Щернхова в Сёдерманланде, когда они направлялись в его любимое имение Стенхаммар. Трагическая история. Принц сам сидел за рулем автомобиля, и он так никогда и не оправился после случившегося.

– Могу поверить, – вздохнул Бекстрём. – Он ведь был пьян, конечно.

– Они ехали в снежную бурю, – сообщил Гегурра таким печальным голосом, словно сам являлся членом семейства. – Принц был очень осторожен с алкоголем, если это тебя волнует, – добавил он.

– Я подумал о том охотничьем сервизе, – не сдавался Бек-стрём. – Все другое я слышал прежде.

– Я понимаю ход твоих мыслей, – сказал Гегурра. – Он определенно принадлежал принцу Вильгельму, поэтому в данной части с провенансом все ясно. С девятнадцатью из всего двадцати позиций, которые адвокат Эрикссон получил задание продать для своего таинственного клиента, все обстояло таким образом, что они наверняка или, по крайней мере, с большой долей вероятности, если я сейчас должен выразиться осторожно, изначально появились от Марии Павловны и происходят из домашнего имущества, привезенного ею с собой в Швецию в связи с замужеством. Это либо подарки ее мужу, либо также предметы, которые входили в ее прочий скарб и остались, когда она вернулась в Россию. И, судя по всему, после развода они оказались у принца Вильгельма.

– Девятнадцать из двадцати, – повторил Бекстрём с легкими нотками беспокойства в голосе.

– Точно, – сказал Гегурра с нажимом. – Однако относительно одного из них я могу с полной уверенностью утверждать, что он не мог принадлежать ни Марии Павловне, ни ее тогдашнему мужу принцу Вильгельму.

– Откуда такая осведомленность? В чем проблема? – спросил Бекстрём.

– Именно с этим, помимо прочего, мне нужна помощь от тебя, дорогой брат, – сказал Гегурра. – Вся возможная, какую только ты и твой острый мозг сыщика в состоянии мне дать. В том, что именно тебе досталось задание докопаться до дна с убийством адвоката Эрикссона, я вижу некий знак Божий. И думаю, это очень пойдет на пользу нам обоим.

78

Если верить Гегурре, относительно девятнадцати предметов из двадцати было абсолютно ясно, кто исходно владел ими и к кому они перешли потом. Сначала речь шла о Марии Павловне, а затем о ее тогдашнем супруге, принце Вильгельме. Исключением в данном случае был сам молодой пьяница Верщагин и его «икона» (или скорее карикатура), представлявшая святого Феодора, которую он нарисовал с целью оскорбить своего тестя в его знаменательный день. Определенно не настоящая икона, скорее прямая противоположность тем работам, какие создавал каждый истинный иконописец. Чтобы посредством своего творчества способствовать распространению идей христианства и восславить Господа нашего.

То, что творение Верщагина не имело с этим ничего общего и задумывалось с намерением поиздеваться над тестем, то есть человеком, содержавшим все семейство, имело второстепенное значение. С точки зрения последствий все обстояло значительно хуже. Речь шла чуть ли не о революционном событии, ставившем под сомнение устои церкви и государства, богохульстве, деянии, направленном против Бога и царя.

Когда летом 1899 года в связи с празднованием юбилея тестя скандал стал публичным, тот сразу же вернул зятю подарок. Его несчастная молодая супруга забрала детей и переехала домой к своим родителям, в то время как Верщагин оставил Россию, чтобы неделю спустя появиться у своих радикально настроенных русских товарищей-художников, которые жили в изгнании в Берлине, спасаясь от царской тайной полиции.

Только осенью он вернулся в Санкт-Петербург после странствий по Франции, Германии и Польше. Благодаря жене. Именно она в конце концов убедила его вернуться домой к ней и трем их маленьким детям. Супруга уже простила его, но тесть никогда не сделал бы этого, а еще через несколько месяцев он умер.

В канун нового, 1900 года Верщагин перешел в мир иной от непомерной дозы спиртного, празднуя наступление нового столетия в Императорской академии художеств, и о том, что случилось за предыдущий год, существовали уже на тот момент различные письменные материалы. Личные письма, которыми обменивались между собой члены его семьи, друзья и враги, газетные статьи, а потом постепенно появляются научные работы о Верщагине и устроенном им скандале.

За месяц до собственной смерти он также продал икону с изображением святого Феодора. В обмен на обещание молчать о сделке и даже за удивительно хорошую цену одному из конкурентов своего тестя. Англичанину, представлявшему британское пароходство, которое активно занималось бизнесом в царской России. Сей господин оставил страну уже после первых волнений в Санкт-Петербурге в 1905 году и переехал домой в Англию, где стал работать в главном офисе судоходства в Плимуте.

В первый раз икону Верщагина выставили на всеобщее обозрение на ее новой родине в галерее Тейт в Лондоне осенью 1920 года в составе экспозиции, посвященной искусству, как выражению политических взглядов революционной России. Там она привлекла большое внимание. Английские газеты написали о скандале, который данное произведение вызвало двадцатью годами ранее, и «Таймс» даже взяла большое интервью у его владельца, на тот момент пенсионера и бывшего директора пароходства, сэра Альберта Стенхоупа, который по различным причинам предпочел значительно больше говорить о пейзажисте Верщагина, чем о молодом шалопае, снискавшем себе дурную славу во всем мире тем, как оскорбил своего тестя. Пусть тот и был немцем и столь же толстым, как и его греческий прототип, но поскольку война закончилась, сэр Альберт хотел поставить крест на прошлом.