* * *

- Он держался до конца, - рассказал Томас. – Но мы все равно узнали все.

- Все? – внешне Айзек остался все так же сдержан, но Фрикке чувствовал, что внутри профессора бушует ураган страстей – горе, отчаяние, ненависть. И что-то еще, какая-то непонятная нотка… Впрочем, ее расшифровку можно и отложить.

Фрикке отметил про себя, что выбор стратегии был правилен. Броня безразличия, которой Айнштайн закрылся от мира, сломалась. Теперь следовало расширять брешь и переходить к собственно предмету разговора. На мгновение нобиль всех «ягеров» позволил себе окунуться в волну тщеславной гордости – именно ему Координатор доверил столь ответственное, невероятно важное дело – вернуть профессора Айнштайна в лоно прогрессивной национальной науки. Но только на мгновение, ведь впереди была самая сложная часть увещеваний…

- Да, все, - подтвердил он. – Видите ли, мы смогли воспроизвести «Эффект Айнштайна», хотя и несколько иным образом, у нас с самого начала оказалось больше ресурсов и гораздо более значительный масштаб полевых испытаний. Но так же как вы, экспериментаторы споткнулись на энергетическом откате. От американских друзей удалось узнать, что вы в конце концов решили и эту задачу, но здесь заменить ваш гений было уже невозможно. К сожалению, вы попали к нам в не слишком хорошем состоянии и едва не умерли в пути, так что беседу пришлось отложить почти на год, а тем временем моя служба и вся разведка Нации искали подтверждение и хоть какие-то материалы. К счастью, вы рассказали о своем рецепте Проппу. А Пропп, в конце концов, рассказал нам.

- Если он и в самом деле все рассказал, то вы должны были бы знать, что рецепта нет, - усмехнулся Айзек, и те, кто знал профессора ранее, ужаснулись бы тому, сколько злобы и торжествующей ненависти оказалось в его голосе. – Эффект отката нельзя обойти.

- Ах, профессор, я понимаю, что хорошая мина в такой ситуации – дело чести. Но не в этом случае. Повторю, Пропп рассказал все. Эффект нельзя обойти, но если изменить конфигурацию резонаторов и использовать систему специальных конденсаторов и антенн, его можно безопасно отвести в демпфирующую среду. Вы даже придумали конструкцию, которая будет работать посреди океана, безвредно рассеивая энергетическую отдачу с помощью миллионов кубических километров морской воды.

- Неужели… он… так вам и… и сказал?.. – Айзек выговаривал слова с большими паузами, спотыкаясь на ударениях.

- Да, - Фрикке позволил себе добавить в голос чуточку торжества, самую малость, только чтобы подчеркнуть обреченность любого противодействия. – Именно так. Мы построим вашу машину сами. Но вы спроектируете систему безопасности.

- Бедный Пропп, - прошептал Айзек, пряча лицо в ладонях, теперь его слова звучали совсем глухо. – Бедный, бедный Франц…

Томас ждал, спокойно и неподвижно, как каменный идол, у которого в распоряжении вечность. Айнштайн раскачивался, обхватив голову руками, он не плакал, но молчаливое горе казалось страшнее любых рыданий. Фрикке даже засомневался, правильный ли метод выбрал, все-таки сердце ученого было порядком изношено. Но решил, что иной способ не гарантировал успех, в сложившихся обстоятельствах Айнштайна следовало полностью подавить, парализовать волю и показать, что любое сопротивление бесполезно.

- Я ничего не буду делать, - глухо промолвил профессор, сгибаясь, словно от сильной боли в животе. – Будьте вы прокляты, негодяи, я ничего не сделаю.

- Уверены? - с почти отеческой заботливостью осведомился Томас.

Айзек не ответил. Фрикке глубоко вздохнул, ощущая чистый лесной воздух, напоенный ароматом свежей листвы. Пришло время для самого ответственного этапа. Томас надеялся, что профессор не станет слишком упрямиться, но предполагал и серьезное сопротивление.

Что ж, тем хуже для старого глупца.

- Господин профессор, вы знаете, что изображает этот барельеф? – неожиданно спросил Томас, указывая на означенный предмет.

- Понятия не имею. Думаю, энтропию искусства, - злобно ответил Айзек, хотя вопрос был явно риторическим.

- О, нет, это, скорее, пример обратного. Здесь воплощена в камне репродукция знаменитой картины Георга Слейтермана фон Лангвейда, под названием «Ordensburg Vogelsang». Она символизирует преемственность поколений и здоровой наследственности. Так же здесь отражен трудовой и боевой дух, многогранный талант гордой и достойной Нации, чей путь к вершинам развития был прерван в начале века общими и чрезвычайными усилиями вырожденцев всего мира. К счастью, прерван лишь на время…

- И зачем все это знать? – мрачно вопросил Айнштайн. – Ваши каменные уродцы мне неинтересны.

- Я указал вам на этот символ, чтобы подчеркнуть и проиллюстрировать очень простую мысль. Вы не можете противиться Нации. Вы в любом случае пойдете с нами, вопрос лишь в том, какую цену за это заплатите.

- И что же вы сделаете? – саркастически вопросил ученый. – Меня бесполезно пытать, я уже слишком стар и пусть даже ваши мясники подлечили мое сердце, могу умереть от любого сильного переживания. Будете обращать меня в свою больную веру?

- Нет, мы можем заставить вас, оперируя чужим страданием, - заметил Фрикке.

Айнштайн потер лоб, явно размышляя над высказанным.

- У меня не осталось ни родственников, ни друзей, - произнес он после раздумья. – Вы позаботились об этом.

- Посторонние? – предположил Томас. – Скажем, дети?

На этот раз Айзек думал дольше.

- Увы вам. Я математик, и потому для меня часть всегда меньше целого. Я не знаю, для чего вам нужен мой эффект, но в любом случае вы обратите его во зло. Я не отдам вам мое детище. Будете расчленять передо мной младенцев? Думаете, это зрелище способно добавить мне душевного покоя?

- У вас действительно нет близких людей, - рассуждал вслух Фрикке, добросовестно перечисляя и упорядочивая аргументы Айзека. - Вы достаточно хладнокровны и научны, чтобы отстраненно подсчитывать возможный баланс будущих жертв. А от любого серьезного воздействия, физического или морального, вы всегда можете укрыться в спасительной смерти. По крайней мере, до тех пор, пока мы не освоим пересадку сердца. Все верно?

- Да. Вы сумели заполучить меня, вы украли мои идеи, но без самого главного – системы компенсации - «эффект» бесполезен. Все мои тайны здесь, - Айзек коснулся пальцем виска. – Но для вас они все равно, что на Луне. Вы бессильны.

Томас почти с жалостью взглянул на профессора, переживающего мгновение торжества. Айнштайн был искренне уверен, что возраст и изношенное сердце надежно прикрывают его от любых понуждений. Нобиль «ягеров» чувствовал почти что жалость к несчастному старику, который по собственному неразумию отринул все блага, которые гарантировало ему происхождение и милость отцов Нации. Сколько времени упущено, сколько полезного не сделано. Ученый мог сказочно обогатить мир своими открытиями. Мог обрести подлинное бессмертие в благодарной памяти тех, кто в силу происхождения и живого, гибкого ума способен в полной мере оценить величие его гения.