Братья Дамиани сменили немецкую форму, в которой ходили на дело прежде, на французскую. Похищения разыгрывались как арест за «измену родине». Помимо них и Аккада в банду Сантоса входили наводчица Жаклин Босержан — любовница Аккада — и Жак Менассоль, в годы войны телохранитель Жана Эрольда-Паки, истового нацистского радиопропагандиста, расстрелянного в 1945-м.

18 мая 1945 года они похитили владельца ликерного завода Хаима Коэна, выбили из него чек на сто пять тысяч, после чего Менассоль застрелил Коэна: труп бросили в Сену. 31 мая — закопали в лесу промышленников братьев Жиля и Роже Пежо. Именно при захвате Пежо Джованни случайно прострелил себе ногу. Босержан на том же процессе, что и он, получила десять лет каторги. Менассоль застрелился, окруженный полицией, в парижском метро 11 июня 1947 года.

Некоторые исследователи считают Менассоля и Сантоса упырями, а Джованни и Аккада — лишь сообщниками, поплатившимися за молчание на следствии. Но самому Джованни никто не задавал лишних вопросов. И закон не велел, и связываться с живым классиком, до старости сохранившим блатную ухмылку, волчий взгляд и тюремные замашки, не очень-то хотелось.

Впрочем, однажды Джованни допустил оговорку по Фрейду. Суд инкриминировал ему связь с неким гестаповцем Орловым — белобандитов хватало во всех криминальных «гестапо». Орловым же Джованни назвал «надежного человека», с которым идет на ограбление герой Лино Вентуры во «Втором дыхании».

P. S. Помимо «Отца» (2001), Джованни пытался реабилитировать юношей из нацистской милиции в фильме «Мой друг — предатель» (1988). Отказ Лино Вентуры участвовать в нем разрушил их тридцатилетнюю дружбу. Историю гестаповца Абеля Даноса он превратил в романтическую балладу — сценарий, по которому Клод Соте поставил «Взвесь весь риск» (1960). О политических симпатиях Джованни говорит и то, что «Райскую канализацию» (1979) он снял по книге Альберта Спаджари, не только автора «ограбления века» в Ницце (июль 1976 года), но и ультраправого активиста, поклонника СС, киллера на службе пиночетовской охранки.

Уголовника, выдающего себя, как Джованни, за героя Сопротивления, впервые вывел на экран Морис де Канонж в «Легавом» (1947).

17 марта 1951 года в обычном парижском доме номер 25 по улице Круа Нивер разыгралась обычная парижская трагедия ревности. Двадцатичетырехлетняя Полина Дюбюиссон пришла для решающего объяснения к экс-любовнику Феликсу Байи. Точнее говоря, выследила его. Несколькими днями ранее она, раздобыв револьвер, написала завещание, где говорила об убийстве как о свершившемся факте, и вышла на охоту. Домохозяйка, заметившая оружие, зашла в ее комнату, прочитала завещание и отбила тревожные телеграммы Феликсу и его родителям. Он принял предупреждение всерьез, ночевал у друзей, но вот не уберегся.

Застав Феликса врасплох, Полина вытащила револьвер. Он пытался вырвать у нее оружие. Она убила бывшего любовника тремя выстрелами, затем приставила ствол к виску, однако патрон перекосило. Упорная Полина открыла газ, но тут подоспела полиция.

Они познакомились на подготовительных курсах в Лилле: Полина мечтала стать врачом. Осенью 1949 года Феликс объявил их связь ошибкой и блестяще сдал, в отличие от Полины, экзамены в Сорбонну. Она осталась в Лилле, завела любовника-инженера, с которым встречалась тайно, в Австрии. Узнав в октябре 1950 года о помолвке Феликса, поняла, что все еще любит его, приехала в Париж, провела с ним ночь. А наутро услышала, что он переспал с ней, мстя за унижение, — в Лилле он дважды предлагал ей руку и сердце и дважды получил отказ. Тогда Полина отправилась на поиски револьвера.

Такие драмы всегда вызывают банальный ажиотаж. Зеваки занимали очередь у суда на рассвете, совали приставам сто франков, чтобы попасть в зал. Подсудимую караулили три десятка фотографов, выстроившись, по замечанию современника, «как расстрельный взвод». Он не догадывался, сколь точную метафору нашел для состояния Полины — девушки у расстрельной стенки, — потому что не знал ее тайны.

Надежды публики услышать жаркие подробности оправдались. Она узнала, что Полина вела длинный список любовников, а второе предложение Феликс сделал ей, узнав в подробностях от друга-соперника, что возлюбленная изменяет ему направо и налево. Эти детали показались бы публике не такими пикантными, если бы она знала тайну Полины.

Сюрреалисты привычно заступились за Дюбюиссон в специальном воззвании: еще с 1920-х годов они воспевали девушек-убийц — Жермену Бертон (23) или сестер Папен, служанок, освежевавших своих хозяек, как кроликов — бросавших во имя «безумной любви» вызов обществу, семье, Церкви. Но никто из них не написал поэму о Полине, подобную стихам Элюара о Виолетте Нозьер (28), разве что египетский сюрреалист Жорж Энейн (в его журнале «Дон Кихот» в 1930-х годах сотрудничал Анри Кюриэль (9)) воспел ее «упрямую красоту»: на иные рифмы, чем «кровь» и «любовь», ее история не вдохновляла. Чтобы найти другие, надо было знать ее тайну.

Газеты выставили Полину Дюбюиссон авантюристкой: расчетливой, развратной, эгоистичной. Живым символом катастрофического падения нравов молодежи, совращенной экзистенциализмом, джазом, Голливудом. Отягчающим обстоятельством сочли даже ее попытку самоубийства в разгар процесса. 28 октября 1953 года монахиня — из них состоял персонал женской тюрьмы «Ла Птит Рокетт» — заглянула в глазок ее камеры: Полина вроде бы спала, но ее выдала струйка крови на запястье. Прежде чем на месяц прервать слушания, в суде зачитали письма, которые она написала перед тем, как перерезать вены, адвокату и президенту.

Полина просила родителей Феликса о прощении, сожалела и о том, что сделала, и о том, что ей не хватило достоинства выдержать процесс. «Я отказываюсь не быть судимой, а выставлять себя напоказ перед толпой, разительно напоминающей мне толпу времен революции. Мне подошел бы суд за закрытыми дверями. Я рада обвести вокруг пальца тех, кто готовит декорации для этого спектакля». Полина сравнила зевак с «вязальщицами», тетками, упивавшимися во время якобинского террора массовыми казнями, а в перерывах, чтоб никто не занял их места в «партере», занимавшимися рукоделием. Судья назвал ее спесивой комедианткой. Прокурор объявил симулянткой и, когда пришло время, потребовал ее голову. Суд ограничился пожизненным заключением.

Лишь один человек — корреспондент «Ле монд» — чувствовал, что за убийством стоит нечто огромное, стыдное, тягостное и страшное. Пытаясь сформулировать свои ощущения, он предположил, что у Полины есть некая тайна. Журналист знал, в чем дело? Вряд ли. Тайну Полины знал лишь ее отец, а он отравился газом, услышав об убийстве Феликса. Сама она о прошлом молчала.

Тайна Полины, дочери отставного полковника из Дюнкерка, заключалась в том, что она родилась не вовремя: ее юность совпала с оккупацией. В четырнадцать лет соседи застали ее в компрометирующей ситуации в сквере с немецким моряком. В 1944 году она нанялась в военный госпиталь и стала любовницей главного врача Ван Доминика — полковника вермахта в три раза старше ее.