Искусник.

Убийца, который наперед ЗНАЕТ, где человека поджидает смерть. Нумизмат, монетами которого можно расплатиться за что угодно. Старик прав: если бы Федору просто рассказали о чем-нибудь подобном, он бы лишь посмеялся. Но теперь…

— Я должен был показать вам то, что скрывается над вершиной.

— Бабушка, бабушка, не ходи сегодня в магазин!

Маленький мальчик вцепился в пальто старушки. Вцепился крепко, не оторвать. На глазах слезы.

— Но как я могу, Мишенька, — удивилась женщина. — Нужно хлеб купить.

— Останься, бабушка, пожалуйста! Сходишь после обеда!

— После обеда мы будем варить варенье, разве ты не помнишь? Мы обещали маме.

— Бабушка, пожалуйста! — Мальчик не находил нужных слов, не знал, что сказать, как выразить то, что он видел. — Бабушка, останься, мне страшно одному!

А слова «смерть» он еще не знал.

— Тебе уже четыре года, — строго сказана старушка. — Я вернусь через двадцать минут.

— Бабушка!!!

Дверь захлопнулась, больно ударив по барабанным перепонкам, звякнул закрывшийся замок, на лестничной клетке послышались шаги, а мальчик все стоял в коридоре и плакал:

— Бабушка, бабушка, не ходи…

Он два часа просидел в квартире один, до тех пор, пока не примчалась с работы заплаканная мама. Он не знал, что отец в морге, опознает сбитую машиной старушку, подписывает бумаги, угрюмо вздыхает. Он ничего не знал, кроме того, что бабушка больше не вернется. Никогда не вернется…

Легко ли видеть идущих по лезвию людей? Знать, когда, в какой момент смерть подойдет к ним на расстояние вытянутой руки, опалит своим дыханием, прикоснется… В первые годы жизни дар не был постоянным, контуры грядущего проступали изредка, неясно. Иногда он сам не мог понять, почему внезапно начинает видеть то, чего нет на самом деле, иногда пугался, иногда видения спасали ему жизнь…

— Мишка, прикрой, я за тот камень!

— Сиди, — процедил он, не отрывая взгляд от прицела. — Я скажу когда.

— Накроют!

— Сиди, б…! Опасно!

Не послушал, бросился вперед, и действительно накрыло. Но минометчики у противника аховые, промахнулись метров на тридцать, хотя точно знали, за какими камнями укрылись разведчики. Выскочившего сержанта — в клочья, на Мишке — ни царапины.

Легко ли осознать, что ты не можешь никого спасти? Что на твои слова не обращают внимания, словно какая-то сила заставляет людей действовать наперекор? Легко ли принять, что смерть лупит очередями, а ты стоишь и смотришь. И хуже того: ты понимаешь, что ХОЧЕШЬ помочь старухе с косой. Что, только убивая, ты чувствуешь вкус жизни? Убивая, наполняешь до краев свою чашу…

— Мишенька, почему ты хмурый?

— Я нормальный.

— Мне так хорошо с тобой…

Прижимается всем телом, шепчет ласковые слова, улыбается. Теплая, мягкая, любимая… Остаться? Завести семью? Обрести покой? А вдруг однажды я увижу ее будущее? Увижу смерть за углом и не смогу спасти? Ее или детей? Я смогу пережить? Он любил. Он боялся. Страх погнал его прочь, увел от теплой, мягкой, любимой, не позволил сложить очаг. Страх заставил его вернуться в армию, в специальное подразделение, что моталось по Африке, помогая друзьям СССР строить светлое будущее. Там он окончательно обрел себя, там он занимался только тем, для чего рожден, — убивал. Но, нажимая на спусковой крючок, он не становился счастливее, не радовался, не наслаждался, просто был самим собой. Его уважали, но держались в стороне. Его ловушки всегда срабатывали, пули летели точно в цель, а брошенные гранаты наносили максимальный урон. Он стрелял в абсолютной темноте и сквозь стены хижин, и всегда — в яблочко. Он говорил, что у него очень тонкий слух и меткий глаз. Ему верили. А на деле он просто ЗНАЛ, в какую сторону нужно повернуть ствол, чтобы вероятность встречи со смертью превратилась для противника в свершившийся факт.

За пятнадцать лет в Африке он научился бегло говорить на португальском и английском, потерял кучу товарищей и заслужил шесть боевых наград. Командование его ценило, а местные слагали о нем легенды, говорили, что ему помогают могущественные духи. В конце концов ему предложили вернуться в Союз, офицер с таким опытом обязан делиться им, воспитывать молодых волчат, однако он знал, что не сможет не убивать. Не сможет.

Для этого он рожден.

Дезертировать получилось на удивление легко. Он ушел в джунгли и через месяц оказался в столице соседней страны. По давно заготовленным документам нанялся на сухогруз и ушел в Бразилию. Там вновь сменил документы и начал сольную карьеру. Если уж ему суждено убивать, то он будет сам выбирать жертвы, сам решать, заслуживает ли человек смерти или нет? Сам. Не по приказу.

Так появился тот, кого впоследствии американцы назовут Призраком. Неуловимый и безжалостный, способный оставить в дураках любую службу безопасности, превративший убийство в Искусство. О нем заговорили как о человеке, способном убрать кого угодно. Его услуги стоили дорого, но он всегда исполнял контракт. Он действовал только через посредников и работал не чаще двух раз в год — этого вполне хватало, чтобы заглушить инстинкт.

Инстинкт убийцы.

А потом случилось то, что должно было случиться. Его нашли и сказали:

— Добро пожаловать в мир людей, которые сумели обрести себя. Постарайся не сойти с ума от радости.

— Говорят, в первые годы жизни человек не знает, каким путем ему предстоит пойти. В каждом заложены самые разные таланты, и перед нами открыто множество дорог. Но затем, под воздействием воспитания и окружения, таланты начинают исчезать. Очень быстро исчезать, таять на глазах. А потом остается только один из них, тот, который в полной мере отвечает тебе настоящему, твоей сути, твоей душе. Он тоже может исчезнуть, уйти навсегда, а потому — не зевай, пойми себя, ощути и работай. Работай как проклятый, развивай свой дар, потому что, если лишишься его, — жизнь станет каторгой. Дороги закроются, и будешь до самой смерти топтать проложенные другими тропинки. — Оружейник сжал кулаки. — Чтобы однажды утром проснуться и понять, что все напрасно.

Абсолютно все. Что ты так и не нашел себя.

Не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе нужно.

— Любопытная теория, — скупо произнес Волков.

Серафим тихонько заскулил. Старик поднял руку и медленно потер лоб.

— Вы сами все знаете, Федор Александрович, или чувствуете, что одно и то же. Просто я выразил ваши догадки словами.