Я поднялась по винтовой лестнице северной башни, чтобы посмотреть на Мэйзи-холл с высоты птичьего полета, но дверь в конце была заперта, и пришлось возвращаться ни с чем. Когда я спустилась, то чуть не налетела на сэра Томаса, поджидавшего меня за углом.

 - Что вы здесь делаете, леди? – спросил рыцарь, буравя меня подозрительным взглядом.

Это было даже обидно, когда тебя вот так допрашивали. Очень хотелось ответить: не беспокойтесь, я ничего не украду. Но я не стала ссориться, как и с негостеприимной Летицией, и спокойно сказала:

- Осматриваю замок, сэр Томас. Надеюсь, я не нарушила никаких запретов?

- Не нарушили, - буркнул он. – Но башня заперта, - и он для верности потряс связкой ключей, висевших у него на поясе.

- Вы прячете там что-то важное? – спросила я.

- Там голубятня. И вам там делать нечего.

- Хорошо, поняла вас, - легко согласилась я.

- Шли бы вы к себе в комнату, леди, - посоветовал он.

- Граф вернулся? – проигнорировала я совет.

- Пока нет.

Он посмотрел на меня с ещё большим подозрением и ушел по коридору, ворча что-то себе под нос, а я пошла в противоположную сторону, не желая ни слушать, ни видеть его. Значит, ключи хранятся у сэра Томаса… Он по совместительству ещё и ключник. Ценный слуга.

Снова очутившись в коридоре с горгульями, я задумчиво бродила от статуи к статуе, размышляя, к чему было ставить здесь этих страшилищ. В замке с белыми стенами во много раз уместнее смотрелись бы ангелочки или статуи каких-нибудь древних чаровниц-волшебниц.

Морда одной из горгулий была особенно неподходящей для чудовища – в то время как клыки грозно скалились, глаза смотрели печально, и складки над глазами, похожие на человеческие брови, жалостливо приподнимались.

Остановившись возле неё, я вдруг погладила клыки статуи и надавила их одновременно. Стена за горгульей скрипнула и поползла в сторону, открывая ступеньки, уходящие в темноту, а светильник, стоявший в нише рядом, сам собой вспыхнул и загорелся.

Шарахнувшись в сторону, я сначала бросилась прочь от этого хода, но потом вернулась. Странное чувство охватило меня – что-то знакомое, совсем нестрашное… Может ли быть так, чтобы я не испугалась потайного хода в колдовском замке?.. Но я ведь не испугалась?..

Пока я думала об этом, ход закрылся. Поколебавшись, я опять надавила горгулье на клыки, и стена уползла в сторону.

Возможно ли такое, чтобы через этот ход мне удалось сбежать?..

Потайная дверь двигалась бесшумно, как будто ей часто пользовались, и я, уже не сомневаясь, схватила светильник за каменную ручку и быстро спустилась по ступеням, прежде чем стена закрылась следом за мной.

К моему огромному огорчению, ход не вывел меня за пределы замка, закончившись тупиковой комнатой.

Может быть, здесь были какие-то другие рычаги, открывавшие стены, но я прощупала каждый камень и ничего не нашла. На минуту стало жутко – а что если я не смогу выбраться отсюда? И никто не услышит моих криков в этой части замка?

«Граф вас непременно найдёт, не переживайте», - словно наяву услышала я голос Летиции и невольно поёжилась.

Вряд ли граф обрадуется, если обнаружит меня здесь. Я повыше подняла светильник, чтобы осмотреть запыленную комнату, и обнаружила картину, стоявшую на полу, изображением к стене.

Возле картины находился сундук, и на нем совсем не было пыли. Как будто его поставили сюда совсем недавно. На сундуке не было замка, и я подняла крышку, заглянув внутрь.

Там лежали куклы – старые куклы, модницы с фарфоровыми головами. Краска на лицах поблекла от времени, но пухлые губки выпячивались по-прежнему капризно. Я засмеялась неожиданно для себя самой и присела на корточки, перебирая содержимое сундука.

Всё же, правда в словах леди Нэн была. В этом замке жила, по крайней мере, одна девочка. Сомневаюсь, что в детстве графу нравилось играть в куклы.

В сундуке я обнаружила смешного тряпичного заяйца, здесь валялись камешки, ленточки и коробочки – всё то блестящее и хорошенькое, что так любят девочки. Что-то зашуршало под моей рукой, и я вытащила на свет письмо – сложенный пополам лист бумаги, тонкий, растрепанный по краям. Письмо лежало у стены сундука, провалившись до самого дна.

Я развернула его и прочла несколько строк, написанных легким летящим почерком с сильным наклоном влево:

«Дорогой Джиль! Прости, что исчезла так внезапно, но на это были причины, о которых ты сам, наверное, давно уже догадался. Я не могла написать раньше, боялась, что письмо перехватят. Но я думала о тебе каждый день, и очень переживала, что ты волнуешься. У меня всё хорошо, не беспокойся. Как дела у тебя? Дай мне немного времени, и я обещаю, что мы всегда будем вместе…», - это было любовное письмо. Любовное письмо колдуну от неизвестной женщины.

Листок задрожал в моей руке, и я на секунду закрыла глаза, пытаясь дышать ровно, потому что грудь сдавило. Силы небесные! И почему я так разволновалась из-за какого-то письма? Какое мне дело, с кем колдун заводил интрижки?

Но письмо было старым, и не похоже, что им очень уж дорожили – иначе не сунули бы в сундук с детским хламом.

Умнее было бы отправить письмо туда же, где оно обнаружилось, но какая-то неведомая сила заставила меня дочитать:

«…всегда будем вместе. Ты спросишь, почему я всё же решилась тебе написать? Да потому что, милый Джиль, не могу молчать о своей радости. Три месяца назад я родила чудную девочку. Ты должен увидеть её. Она – само совершенство! Настоящий ангелочек!», - мне снова потребовалось время, чтобы отдышаться.

Ребенок? Конечно, не удивительно, что у такого развратника, как граф, есть дети. Скорее всего – внебрачные. И скорее всего, у него не один ребенок. Получил письмо от любовницы – и засунул в сундук, как ненужную вещь. А вдруг…

Я посмотрела на игрушки в сундуке другими глазами.

Вдруг это всё – игрушки дочери графа Майсгрейва? Но он не женат… И леди Икения не говорила, что ей известно о детях колдуна… Аселин является наследником второй очереди…

Что-то не складывалось, и я поставила светильник на пол, схватила письмо двумя руками и дочитала до конца:

 «И это не мои слова. Так сказала матушка Б., когда увидела её. Бернар от малышки не отходит, а она узнаёт его и улыбается. Ах, Джиль, я была бы полностью, совершенно счастлива, если бы знала, что у тебя всё хорошо. Дай мне время, дорогой, дай мне время, и я заберу тебя. Мы уедем, и никогда больше не расстанемся».

Подписи на письме не было, зато стояла дата.

Двадцать три года назад… август…

Я положила письмо в сундук, хмуря брови и производя в уме нехитрые арифметические действия. Двадцать три года назад Вирджилю Майсгрейву было десять лет. Не слишком ли рано для любовного письма?