— Если нет снайперов, сам лезь на крышу! — вопил, между тем, Перебатько.

— Что случилась? — спросила меня Анна.

— Генерал хочет, чтобы меня застрелили снайперы, а их отослали на тренировку, — объяснил я.

— А кинжал вам зачем?

— Хочу зарезать Александра Богдановича.

Перебатько каким-то чудом отвлекся от руководства операцией, услышал, что я сказал и неожиданно сник.

Он посмотрел на нас с хозяйкой старыми усталыми глазами и сказал неведомому Родичеву:

— Все отменяется, уводи людей.

Однако и этого Родичев, скорее всего, не понял, и генерал вновь взорвался непарламентскими выражениями. Потом обратился ко мне:

— Можешь идти куда хочешь, я приказал…

— Хорошо, собирайся, — согласился я. — Пусть возле подъезда поставят машину. И учти, стоит тебе дернуться!

Я для наглядности поиграл клинком.

— Ты хочешь, что бы я вышел с тобой? Но я же распорядился, ты ведь сам все слышал!

— У тебя пять минут на сборы, — коротко сказал я. — И лучше не финти, иначе будет только хуже.

Снайперов, как и докладывал Перетекеев, на крыше не оказалось, как и вообще людей во дворе. А вот Родичев расстарался, прямо возле подъезда стояла здоровенная машина с тонированными стеклами и открытой дверцей. Я втолкнул на водительское место генерала, а сам сел сзади. Само собой кинжал, как главный аргумент, оставался на виду.

— Куда ехать? — недовольным голосом спросил Перебатько.

— Вперед, — ответил я.

Он тронулся с места и сделал последнюю попытку спасти мою душу:

— Зря ты не сдаешься. Все равно тебя рано или поздно поймают, сейчас такая техника сыска! Мы преступников под землей ловим. Может быть, убить тебя и нельзя, но посадить на пожизненное, можно.

— Направо, — сказал я, когда машина подъехала к выезду из двора.

— Значит, я поворачиваю направо и еду в сторону Садово-Сухаревской улицы, — четко повторил он приказание.

Что с ним делать дальше я пока не придумал. Оставлять в заложниках — лишние хлопоты, отпустить, того хуже. Александр Богданович будет землю грызть, что бы меня поймать и отомстить за свой страх и моё ослушание. Пришлось выбрать хлопоты.

— Теперь куда? — спросил он, когда мы доехали до Садового кольца.

— Направо.

— Теперь мы едем в сторону Красных ворот, — сказал он.

Улицы, как обычно, были плотно забиты машинами, так что ехали мы медленно, и преследователям не составляло труда следить за нами даже без дополнительной информации генерала. На классическое бегство от погони наше продвижение никак не походило, Перебатько правила движения не нарушал и старательно тянул время.

— У вас есть с собой радиомаяк? — спросил я, когда мы выехали на Садовое кольцо.

— Есть, — неожиданно для меня, правдиво ответил он, — всем нашим сотрудникам полагается носить маяки с собой, чтобы в диспетчерской всегда знали, где кто находится. Только его нельзя снять, он вставлен в, — он чуть замялся и ляпнул, — прямо в мозг!

— На перекрестке поверните на Рязанский проспект.

— Есть повернуть на Рязанский проспект! — четко повторил генерал.

— А теперь, — тихо зашептал я в его, не радиофицированное ухо, для убедительности приставив нож к горлу, — осторожно вытащи рацию и передай мне.

— Я… — начал было он, но, почувствовав, как острие врезается в кожу, откинулся на спинку, вытащил из уха крохотный, не больше обычной беруши, приборчик и без пререканий передал его мне.

— Вот и хорошо, — похвалил я его покладистость, — а теперь жми прямо.

— Это нечестно, — спустя минуту сказал Перебатько и больше со мной не разговаривал.

На окраину Москвы до дома моего одноклассника Льва Николаевича мы добирались почти два часа. Езда по городу больше напоминала пытку. Бедный генерал совсем измучился и костерил всех дорожных нахалов и чайников, которые нам попадались на дороге.

Правда и сам он ездил не так, что бы слишком умело, сказывалось отсутствие опыта. Для конспирации мы остановились на автостоянке возле какого-то большого магазина.

— И зачем мы сюда приехали? — недовольно спросил он, когда я заставил его выйти из машины. — Что, ближе магазинов не было?!

— Иди и не разговаривай, — сказал я. — Учти, твоя судьба в твоих руках. Будешь себя хорошо вести, выйдешь на свободу с чистой совестью!

До нужного дома мы добирались пешком. Александр Богданович неодобрительно рассматривал переполненные помойки, облезлые стены домов, неубранные дорожки.

— И что мы будем делать в этих трущобах? — не выдержав молчания, спросил он.

— Мне нужно встретиться с одним человеком.

Металлическая дверь в подъезд Льва Николаевича оказалась открытой. Мы рука об руку вошли в грязный, разрисованный подростками подъезд. Лифт, как и прежде, не работал, и на шестой этаж поднимались пешком. Генералу это не понравилось, и пока мы шли, он, не переставая, ворчал.

На лестничной площадке Льва Николаевича меня ожидал первый сюрприз. Некогда капитальные входные двери стояли прислоненными к стене со срезанными петлями. Мы заглянули в прихожую. Дверь в квартиру моего приятеля исчезла, и на ее месте зиял пустой проём. Особого труда, чтобы догадаться, что здесь произошло, не требовалось.

— Похоже, это ваши постарались, — сказал я Перебатько.

— Нет, — он профессионально оценил ситуацию, — у нас другой почерк, это больше похоже на твой любимый «Зет».

В квартире было тихо. Устраивать засаду за сорванными дверями было бы нелогично, так что в квартиру я вошел без особых предосторожностей. Здесь все было кувырком, вещи раскиданы, сторожевое телевизионное устройство расстреляно.

— Ну и что дальше? — спросил генерал, рассматривая разгромленное жилье.

Ответить я не успел. Прикрытая в гостиную дверь отворилась и в холл выглянула Электра. Сначала она увидела генерала и испугалась, но увидела меня и успокоилась.

— А, это ты, — сказала она. — Нет, ты только посмотри, что они здесь наделали!

— Кто они? Где все и что случилось? — растеряно спросил я.

— Я сама ничего не знаю, — ответила она. — Мы вернулись вчера утром, и я сразу же поехала к маме. Она совсем разболелась. Я сюда забежала на минутку предупредить, что останусь у нее, а тут сам видишь…

— Понятно, — сказал я, хотя мне ничего понятно не было. — Что с твоей мамой?

— Если бы знать, врачи говорят разное…

— Ладно, пошли отсюда, — решил я. — Попробую тебе помочь, а с этим мы потом разберемся.

— Может быть, теперь ты меня отпустишь? — спросил Перебатько. — Я ко всему этому не имею никакого отношения!