Давным-давно в ее собственной семье была странная история. С сестрой матери, когда Лоренсия была маленькая. Она рассказывает, что ее тетя, когда была молодая, славилась своей красотой и «совсем светлой кожей». Один тип из деревни влюбился в нее, а она презирала его, он был очень черный. Он шпионил за ней и без конца к ней присматривался. Как-то она с матерью шла по деревне, и он услышал обрывок фразы, сказанной дочерью: «Ночью все кошки серы». Мужчина принял эту фразу за проявление внимания к себе, так как одевался обычно в одежду серого цвета. С этого дня она начала серьезно болеть, и длилось это не один месяц. Как-то вечером, в самом сильном припадке болезни, она встала, собрала свои вещи и ушла прямо в халате среди ночи. Она шла по деревне и будила индусов-рабочих, которым шила одежду в кредит; она требовала, чтобы они вернули долг. Потом она нашла какого-то старика с повозкой, погрузила на нее свои вещи. В деревне все ее любили и очень удивлялись, видя, как она уходит: «Ты куда идешь?» Но она ничего не говорила в ответ, а только шла за тележкой, стариком и быком. Она ушла к этому типу в сером и прожила у него целых три года! Когда мать приходила к ней туда, она на все вопросы отвечала абсолютно бессвязно. Потом вмешалась полиция, но никто не мог уничтожить ту власть, которую он над ней имел. Однажды он умер, утонул, и в тот же вечер девушка вернулась к матери. Потом она вышла замуж за маклера. Позже, состарившись, она призналась, что три года, проведенные с этим типом, прошли как в тумане; она ничего не видела и ничего не помнила, «это был дурной сон». Только смерть колдуна освободила ее. Мать Лоренсии говорила, что он навел на нее порчу. Лоренсия начала задумываться: а у этой Бени, которую она подтирала, когда та была маленькой, которая росла у нее на глазах, все ли у нее в порядке с головой, может, она тоже стала жертвой порчи. Она не узнавала ее. Не только потому, что та спала под варангом. Это она всегда проделывала, несмотря на запреты Большой Мадам и родственников. Но с тех пор, как она вернулась и стала хозяйкой большого дома, вся жизнь здесь перевернулась. Во-первых, она отменила обеды и ужины, чего никогда не было на памяти Лоренсии. Никакой скатерти, ни накрытого стола, ни цветов! С тех пор как она вернулась, на кухне не пахнет едой. Только завтраки, и все! Когда мамзель ест? Загадка! Она приказала, чтобы ей всегда оставляли в холодильнике продукты. Но каждое утро Лоренсия отмечает, что она нечасто прикасается к провизии. Лоренсия регулярно выбрасывает увядшие листья салата, сгнившее манго и залежавшиеся яйца. А спит она когда? У Лоренсии часто бывает бессонница, и из своего дома она видит, как сквозь деревья до трех утра светятся огни «Гермионы».

Боже, как она изменилась с тех пор, когда ее легко удавалось запугать, если она не хотела идти спать. Тогда достаточно было сказать: «Осторожно! Сейчас придет волк или дикая кошка и тебя съест!» — чтобы она забилась под простыни и смирно лежала.

Сегодня она больше не боится ни волка, ни дикой кошки, ни бродяг. Она больше ничего не боится, она стала как тетушка, когда та шагала, слепая и глухая, за тележкой, к серому человеку.

Однако Лоренсия еще не сказала своего последнего слова. Раз уж Большой Мадам здесь больше нет, присматривать за малышкой надо ей. В следующий раз, когда она увидит, как та уезжает на машине, она воспользуется этим и по всему дому нажжет камфары, чтобы прогнать злых духов. Осмотрительность еще никому не повредила. И раз уж сейчас она ее слушает, надо воспользоваться и втолковать, чем она рискует.

Сидя, Лоренсия придвигается к матрасу Бени и разъясняет, что есть еще то, что будет похуже злых людей, сумасшедших, убийц и порченых, которые повсюду рыщут. Эти хоть живые, их можно поймать и ударить, чтобы урезонить при необходимости. А другие? Те, у которых нет ни тела, ни формы, те, кто всего лишь тень в тени и дуновение в ветре, бессонные из иного мира, грешные души, неприкаянные, воющие духи, уж сколько месс отслужили, а они все не утихомирятся. Лоренсия опять понизила голос и пуще прежнего стращает ночными призраками: эти недоступные взору, но очень деятельные призраки с пронзительными взглядами и прозрачными руками наполняют ночь своим хохотом, их слова стелятся по земле или обрушиваются с потолка и от них шерсть встает дыбом у собак, которым дано видеть то, что недоступно человеку.

Теперь ее голос упал до шепота, она дрожит, и Бени замечает, что кожа на голых высохших руках покрывается мурашками. Когда она вспоминает о ночных тенях, ее захлестывает страх, а он становится заразительным. Бени тоже задрожала. Но не из-за этих скучных до зевоты историй, которые ей впаривает нянька: это происходит после тревожного вчерашнего личного опыта.

Вчера Бени весь день провела в доме одна, роясь в семейных архивах; уже темнело, и она проголодалась. Она пошла на маленькую кухню пожарить себе яичницу, эту кухню по распоряжению бабушки переделали из маленькой кладовки между гостиной и столовой специально для приготовления легких завтраков. Когда готовилась яичница, через открытую дверь гостиной Бени вдруг услышала из комнаты странные потрескивания. Она никогда не обращала на это особого внимания, она привыкла к звукам старого дома, где от малейшего перепада температуры или влажности воздуха поскрипывало дерево перегородок или скрипел паркет. В соломенной крыше гнездились птицы, на перекладинах не раз видели мышек и крысят, да и насекомые издавали разные звуки, которые давно стали привычными. Но на этот раз скрип был четкий и такой громкий, что Бени зажгла свет в гостиной, чтобы выяснить, в чем дело.

Она вошла в комнату, и звуки смолкли, но, когда Бени собиралась вернуться на кухню, скрип повторился с новой силой. Он исходил от круглого столика Ост-Индской компании, массивного, из темного дерева, с ажурно вырезанной по кругу столешницей, опирающейся на центральную резную ножку, которая книзу расходилась на четыре резные львиные лапы.

Дневной свет хорошо падал на него из окна, а по вечерам на столе зажигали большую китайскую фарфоровую лампу, которую поставила мадам де Карноэ, чтобы было удобно вышивать или писать письма. В то утро Бени, перенимая привычки своей бабушки, положила на стол пачку писчей бумаги, собираясь ответить на длинное и нежное письмо Патрика Сомбревейра, полученное три дня назад.

Сомнений не было, это скрипел стол. Ее это скорее заинтриговало, чем испугало. Бени включила в гостиной все лампы, в том числе и китайскую, чтобы повнимательнее разглядеть, что происходит. Скрип, казалось, раздавался из самого центра стола. Она приложила к столешнице ладони и почувствовала, что стол слегка дрожит: так в Париже дрожат до самых верхних этажей дома, которые стоят на подземной линии метро. Но здесь дрожь стола, которую Бени ощущала ладонями, ничем не объяснялась. Однако скрип прекратился.

Сначала она подумала, что этот феномен вызывают ее руки, и, чтобы убедиться в этом, она сходила на кухню, принесла стакан воды и поставила на стол. Поверхность воды сначала была неподвижна, но потом начала вдруг бурлить, как будто закипела, и несколько капель выплеснулось из стакана. Потом все прекратилось; приложив руки к столу, Бени убедилась, что он неподвижен. Этот феномен не напугал, а скорее заинтересовал ее, она хотела побыстрей съесть яичницу и снова вернуться в гостиную. Она ела свой ужин прямо со сковороды и в открытую дверь наблюдала за столом, ей не терпелось поскорей вернуться к нему, он ее притягивал. Поглощая еду, она не сводила со стола глаз, и на мгновение ей показалось, что две ножки слегка поднялись, но это было, разумеется, плодом ее фантазии, так как от этого движения китайская лампа должна была опрокинуться, а она даже не шелохнулась.