Другой друг Шарль Магон (Магон из Сен-Мало) — сын Магона из Вильбага, бывшего губернатора двух островов. На флот Шарль поступил в четырнадцать лет. В двадцать три года он командует габарой «Амфитрита». Он женат на интересной женщине старше себя, замечательной арфистке с удивительно красивым голосом. Недостаток Магона — его необузданный аппетит на женщин. Он думает только о них, бесконечно влюбляясь и кого-нибудь соблазняя, на острове он получил прозвище Самец. Даже в этом довольно свободном обществе его похождения вызывают скандал, который будет ему стоить жены: устав от неисправимого донжуана, она бросит его несколько лет спустя.

Карноэ, Магон и Мотэ неразлучны. Кто видит одного, видит двух других. Мотэ страстный рыболов, он увлекает своих друзей от берега Ривьер-Нуар в бухту Тамарена, чтобы ловить жирных тазаров, которые иногда поднимаются до реки, или же больших морских черепах, их мягкое мясо можно спутать с говядиной.

Или они втроем идут на рассвете в горы стрелять оленей и кабанов, куропаток или розовых горлиц. На обратном пути вдоль дюн они охотятся на куликов, которые роются в тине, а как только ухватят моллюска, взлетают, издавая победоносный клич «кикикикикики…».

Возвращение с охоты или рыбалки — славный повод для знатного ужина. И пока рабы поджаривают на углях рыбу или дичь, настраиваются инструменты для следующего за этим концерта.

Остров без ума от музыки. В каждом доме имеются музыканты-любители, некоторые из них просто великолепны. По вечерам на улицах Порт-Луи звучат скрипки, гитары, кларнеты и флейты. Магон играет на фортепиано и рожке. Карноэ на скрипке исполняет отрывки, которым его обучили в детстве. Играет он не так хорошо, как красавец д'Унинвиль, но свою партию выводит вполне достойно, для танцев этого достаточно.

Не всегда экспедиции трех приятелей заканчиваются в приличном доме, иногда пиво, вино и матапаны[28]берут верх над благоразумием: Магон тащит друзей к Кам-Маладар, где по ночам бродят маленькие притягательные негритянки с круглыми попками. Удивительно, но тут память Карноэ изменяет ему. Как будто он надеялся, что нескромные потомки, которые сунут нос в его тетрадь, поверят, что вольному поведению предавались только одержимые бесом Магон и Мотэ.

Только в конце 1790 года стало известно, что в Париже со взятия Бастилии началась революция. На Маврикии Французская революция не повлечет за собой тех мрачных событий, которые произойдут в метрополии. Климат не располагает, да и жители миролюбивые. Только несколько фанатиков объявят себя якобинцами и попытаются скопировать то, что происходит в далекой Франции. Речи. Формальности.

В 1793 году на Марсовом поле посадят Дерево свободы, увенчанное хирургическим колпаком, потом установят нелепую статую, которая тоже будет символизировать свободу. Будут праздники санкюлотов, «богини разума», но этот триумф не будет восприниматься всерьез. Карнавалы.

Бедняки и немногочисленные священники живут на острове спокойно, им никто не завидует, и они никого не ущемляют. Для проформы они ограничатся собиранием своих скудных ценностей, священников вынудят оставить свое священническое облачение.

На Французском острове террора не будет. Виселицу на Марсовом поле заменят гильотиной и, чтобы проверить, как она работает, отрубят голову козе; позже аппарат разберут, больше им так и не воспользовавшись.

Вот почему Франсуа-Мари будет в ужасе, когда узнает, что произошло во Франции: казнь короля и королевы, убийства в Вандее, Лионе, Париже, кровавая резня в Нанте. Каждый корабль, приходящий из Франции, будет приносить невероятно жестокие новости. Франсуа-Мари узнает, что два его брата гильотинированы, а третьему удалось эмигрировать и спастись и что небольшой замок семьи Карноэ продан вместе с землями.

На Французском острове смена режима выразится в основном в словесных перебранках и мелких дрязгах. В церквах вместо «Боже, храни короля!» будут петь «Боже, храни народ!». Упразднят знаки отличия и символы королевской власти. Предпишут носить кокарды. Изменят названия улиц. Порт-Луи на некоторое время переименуют в Порт-и-город-у-горы, Бурбон станет Реюньоном, а Маэбур — Портом Братства. Республиканский календарь, сложный и неудобный, будет непопулярен и лишь ненадолго заменит традиционный календарь.

Помимо неразберихи и горя, которое испытают жители колонии, узнав о смерти многочисленных родственников и друзей во Франции, события революционного периода будут ничуть не ощутимы на Французском острове, здесь землевладельцы больше заботятся о местных переустройствах: об установлении налога на прибыль, об утверждении закона об ограничении употребления крепких спиртных напитков и об обязательной воинской службе для мужчин от пятнадцати до сорока пяти лет. Спокойно будет воспринят и запрет на торговлю рабами. Во всяком случае, спокойней, чем освобождение рабов, которое будет предложено позже.

Затерянная в том далеком времени, Бени с трудом возвращается в свой век. От всех этих Карноэ, которые сменялись один за другим на Маврикии со времен Франсуа-Мари, голова кругом идет. И что самое удивительное — кроме как о Франсуа-Мари и его внуке Эрве, которые оставили письменные свидетельства своей жизни, они никогда и ничего не узнают о других Карноэ вплоть до своего деда. Только даты рождения, женитьбы и смерти. Не говоря обо всех предыдущих Карноэ из Франции, сгинувших в тумане забвения. Как будто все эти люди, которые, тем не менее, жили в течение какого-то количества лет, существовали только для того, чтобы воспроизводить себе подобных. Что за человек был Ян, сын Франсуа-Мари? А Жан-Луи, умерший в 1829 году? А Эрван-Луи? А ее прадед, еще один Ян, только живший в 1870–1905 годах?

А со стороны женщин Карноэ еще большая темнота. Кроме Гильометты и Анны, упомянутых в черной тетради, остальные канули в бездну. Женщины не вели записей, от них осталось разве что несколько писем. Интересно, а читать они умели? Большая часть из них были для мужчин своего времени всего лишь утробой да приданым. Но как получилось, что среди всех этих матерей-моих-детей ни единая Карноэ из пучины XIX века не оставила никакого воспоминания о своем характере, о своей любви, о капризах?

В шкафу, в самом низу, стоит большая коробка, там полно фотографий, есть совсем старые, наклеенные на картон, они относятся, наверное, к 1850 году. Там целых полтора века жизни Карноэ: мужчин, женщин, детей, стариков, там пары и группы, но их имена и даты никто не позаботился проставить. Бени это огорчает: никогда и никто больше не сможет сказать ей, кто были эти безымянные люди, от которых она происходит и кого смерть растворила уже давно. Ни кто они были, ни чем занимались в жизни. Осталась только внушительная коллекция суровых дородных мамаш, застывших перед аппаратом, запечатлевшим их изображение. Ни улыбки. Ни свободного жеста. Они сидят неестественно прямо, сдавленные до самого подбородка корсажем из китового уса, с короткими пухлыми ручками, сложенными на плотно сдвинутых коленях. Или же стоят, опираясь на плечо сидящего мужчины, закинувшего ногу на ногу, с торчащей из разреза редингота цепочкой от кошелька. Есть учащиеся колледжей в форме и несколько флотских офицеров с выпяченной грудью.