— Идет, — ухмыльнулся Ксавьер.

А потом он целовал меня так долго и так жарко, что мне стало казаться, будто наш лифт падает куда-то в пропасть. (На самом деле он давно остановился и открыл двери, терпеливо ожидая, когда мы закончим свои дела и выйдем.)

— Я люблю тебя, — сказала я.

— Я люблю тебя, — сказал Ксавьер. — И так горжусь тобой! — Он поцеловал меня в кончик носа. — До завтра.

Мы разошлись в разные стороны, я распахнула дверь своей квартиры и влетела внутрь.

— Эй, Оса! Я вернулась!

Но Оса не откликнулась на мой крик своим бодрым шведским «Ja!», поэтому я пробежала по коридору и сунула голову в гостиную.

— Оса?

Внезапный холод пробежал у меня по спине, а во рту вдруг появился привкус железа.

— Осы здесь нет, — отчеканила мама, гневно глядя на меня.

Я нервно облизала губы. Мама и папа сидели рядышком на диване, поджидая меня.

— Я… я могу объяснить, — выдавила я.

— Тебе придется это сделать, — отрезала мама. — Мы с папой специально вернулись домой пораньше, чтобы отвезти тебя на это… туда, куда ты так хотела поехать. И что же мы обнаружили? Тебя нет. Капсула пуста. Мы хотели звонить в полицию. Ты подумала о том, как это могло сказаться на положении твоего отца в обществе? Наша дочь — жертва похищения! Или еще хуже, неблагодарная беглянка!

— Прости меня, мама, просто…

— Тебе есть за что просить прощения, — вмешался папа. — Как только мы выяснили, что тебя нет, мы тут же поговорили с Осой. К счастью, она призналась, что это она вывела тебя из стазиса. Конечно, подумал я. Наша дочь никогда не смогла бы пойти на такое. Она не посмела бы лгать мне в лицо! — Папа встал и теперь нависал надо мной всем своим ростом. — По крайней мере, я так думал!

Я задрожала, в животе у меня все оборвалось.

— Мне так стыдно, — прошептала я.

Мама тоже встала и подошла к папе.

— Оса сказала нам, что у тебя есть молодой человек. Тебе еще слишком рано иметь увлечения, дорогая.

— Но мне шестнадцать, мама, — прошептала я.

И тогда папа вышел из себя. Я никогда не видела, чтобы он сердился, по крайней мере, на моей памяти. Именно страх перед этим гневом, который я всегда чувствовала под внешним спокойствием, удерживал меня от любых возражений папе.

Ах ты, лживая маленькая дрянь! Да понимаешь ли ты, как тебе повезло иметь таких родителей, как мы? Ты понимаешь, что было бы с тобой, живи ты в другой семье? Да тебя давно признали бы психически ненормальной! Любые родители бросили бы тебя на улице! Ты не стоишь того, чтобы тратить на тебя время, не говоря уже о нашем времени! Ты никчемная! Умственно отсталая, двуличная, неблагодарная маленькая дрянь, недостойная целовать нам ноги!

— Я все улажу, Марк, — сказала мама, сощурив глаза.

— Или ты научишь этого ребенка правильно себя вести, или никогда больше ее не увидишь! — заорал на нее папа.

— Не беспокойся, дорогой, — ответила мама. — Мы с Роуз обо всем поговорим. Она знает, что для нее лучше.

Я похолодела. Почему-то мамино спокойствие напугало меня гораздо больше, чем папин гнев.

Через два часа я легла в постель — вся дрожа, с распухшим от слез лицом. Но мама была права, все было так, как она повторяла мне снова, и снова, и снова. Я знала, что для меня лучше.

* * *

Весь день я прождала в саду. Я могла бы подойти к двери Ксавьера, постучаться и сказать его родителям, что пришла поговорить с ним. Они прекрасно знали, какие у нас отношения, и их это нисколько не заботило.

Но я не хотела разрушать его счастье. Довольно того, что мое было разрушено. Мне казалось, что чем дольше я буду ждать Ксавьера в саду, тем дольше его мир останется невредимым. Я чувствовала себя Офелией. «Принц, у меня от вас подарки есть; я вам давно их возвратить хотела…» Она так застенчиво и неуклюже возвращает Гамлету подарки, все время зная, что ее отец подсматривает и подслушивает за гобеленом. Мамы с папой нигде не было видно, и я знала, что они не подслушивают. Я и так знала, что должна сделать. Еще я думала, не утопиться ли мне в парковом пруду, обвившись цветами, когда все будет кончено. И изменит ли это хоть что-то.

Он увидел меня сразу же, как только вышел в сад. И улыбнулся так широко и радостно, что у меня оборвалось сердце. Я пришла сюда, чтобы забрать у него все. Но я знала, что так будет лучше.

Он обнял меня, и мне мучительно захотелось обнять его в ответ. Но я удержалась. Я стояла в его руках как деревянный столб.

Ксавьер отстранился, посмотрел на меня и поцеловал в лоб.

— Никак не отойдешь от вчерашнего? — спросил он.

Я набрала полную грудь воздуха.

— Я… В этой поездке я близко познакомилась с другими художницами, — начала я. Это была единственная нить, за которую я смогла ухватиться. И единственный эпизод моей жизни, о котором Ксавьер еще не знал. — Мы жили в одном номере.

— Да, ты говорила, — кивнул Ксавьер, продолжая улыбаться. — Они научили тебя каким-то новым техникам?

— Нет, — сказала я. — То есть, да, но… но, главное, они научили меня жизни. Они все намного старше меня.

Он взъерошил мне волосы.

— Наверное, опекали тебя вовсю!

Я отстранилась.

— Перестань.

Только теперь он понял, что что-то не так.

— Роуз? Что с тобой? В чем дело?

В этом, — твердо ответила я. У меня больше не было сил тянуть, нужно было покончить с этим как можно быстрее. Если откладывать, я никогда этого не сделаю. — Просто это больше не для меня.

Ксавьер наморщил лоб.

— Что это?

— Это, — снова повторила я, указывая рукой на пространство между нами. — Я хочу сказать, что мы с тобой… слишком разные.

Он удивленно поднял брови.

— Надеюсь, ты права, — улыбнулся он. — Будь это не так, мне было бы чертовски трудно целовать тебя.

— Я серьезно! — рявкнула я.

Он понял, что это так.

— Хорошо. В чем дело?

— Ни в чем, — ответила я. — Просто я не могу продолжать это.

— Что это?

— Быть с тобой.

Ксавьер замер.

— Почему? — спросил он наконец.

— Просто… не могу, и все.

— Нет, — отрезал Ксавьер, на этот раз всерьез рассердившись. — Никаких «просто». Скажи мне, что происходит.

Выходя за дверь, я отлично знала, что так оно и будет. Я знала, что если я скажу, что не люблю его, он не поверит. И тем более не поверит, если я совру, что люблю кого-то другого. Но я не могла сказать ему, что мои родители не одобряют наши отношения, поскольку в этом случае Ксавьер просто придумал бы какой-нибудь способ видеться со мной втайне от них. Или ждал бы, что я ослушаюсь, а я не могла этого сделать. И не могла видеть боль в его глазах, когда я буду снова и снова выбирать их, а не его. Поэтому я сделала единственное, на что у меня хватило ума. Я сказала ему правду, но самым грубым, грязным и нечестным способом, какой только смогла придумать.